Через плечо у него висела огромная дорожная сумка, явно снятая с Шалого: и как только дотащил?
— Какими судьбами? — Ворчливо начала Ковь.
«Осматривал эти катакомбы с другом… давно», — фыркнул Ложка и подтолкнул ее в сторону следующей дыры, — «Еще три стены и открываем дверь».
— Скажи это Кови, а не ее спине, брат.
«Слишком громко выйдет», — фыркнул Ложка и кинул в Васку связкой ключей, — «Открываем».
В следующей камере Васка услышал хруст бедной дубовой двери, так и оставшейся прикрывать первую из спасительных дыр, так что спросил, только когда они уже запирали Ложкиными ключами заветную дверь.
— Что, так и выйдем?
Ковь сотворила маленький электрический шарик. В его не слишком ярком свете лица казались злыми и усталыми: обозначились тени под глазами, под носом… на стенах кривлялись тени-уродцы, передразнивая их движения. Васка посторонился: не хотел бы он этот шарик задеть.
«Почему нет?» — Ложка снял с плеча сумку и достал оттуда поочередно Васкины сапоги и сапоги Кови. Ложка различил на дне еще одно платье. Ложка перехватил его взгляд.
«Могла загореться», — пожал плечами.
— Лучше бы ты штаны взял. — Буркнула Ковь куда-то в сторону, не глядя на Ложку.
— Слишком легко. Не хочешь повидаться с Шайне?
«С ней сегодня городская стража повидается», — наконец-то скривился в знакомой кислой гримасе Ложка, — «А если и ускользнет, жизни Шакалам в Столице все равно не будет; не на того замахнулась».
Ковь поспешно натягивала сапоги, сердито пыхтя под нос что-то неразличимое.
— На скромного законника. — Нахмурился Васка.
Ложка отвел глаза. Ковь встала, притопнула ногой, проверяя, как сел сапог. Покачала головой.
— Змей. — Буркнула она себе под нос. — Гад ползучий.
Сияющая улыбка, вернувшаяся было на Ложкино лицо, чуть поугасла. Васка с интересом наблюдал, как Ложка борется сам с собой, упорно не кривясь в привычной кислой усмешке: улыбка держалась исключительно на силе воли, которая, увы, явно заканчивалась.
— Ладно, прощен. — Коротко сказал Васка.
Он-то не лучше. Вон, архиархижрецом стал, а кто об этом знает, кроме Ха? А ведь говорили Васке все вокруг: одумайся, мальчик, ты чего, совсем сумасшедший? Из-за какой-то десятины кому отдаешься? Под чью длань холку подставляешь?