Знал бы дворник, что Антошин с радостью согласится проделать всю эту работу бесплатно, лишь бы на законном основании, не вызывая подозрений, побыть около дома Залесской хотя бы часочка два!…

- Рупь! - коротко ответствовал он в припадке вдохновения.

- То есть как это рупь? - ужаснулся дворник.

- Вот так, рупь… Меньше нет расчету. Время позднее. Устал… Да ты с возчиками договорись, они дешевле согласятся… А то подожди до утра, найдешь и таких, за пятиалтынный согласятся.

- Сказано тебе, сейчас требуется вывозить. Квартальный посулился оштрафовать в случае чего, - сказал дворник, пропустив мимо ушей предложение поговорить с возчиками. - Да у тебя совесть-то есть?

- Совесть есть. Денег нету.

- Возьми тридцать копеек, и по рукам.

- Ладно, - сказал Антошин после видимой душевной борьбы. - Давай полтинник.

Договорились на сорока копейках.

- Я, пока сани придут, похожу, - сказал Антошин. - А то мне зябко.

Теперь он имел законнейшее основание бродить вокруг заветного дома.

Для лучшего обзора он перешел на противоположный тротуар. За узорной, железной оградой красовался затейливый, с витыми колоннами знаменитый впоследствии морозовский особняк. Антошин попытался представить себе его внутреннее убранство, кто в каких комнатах живет, как выглядит та большая комната, в которой он весной прошлого года встречался с чехословацкой рабочей делегацией. Тогда эта комната называлась Большим залом Дома дружбы с народами зарубежных стран. Интересно, какую рожу скорчил бы нынешний швейцар, если бы он, в своем драном полушубке и дряхлых валенках, вдруг постучался в драгоценные резные парадные двери этого особняка, и ему стало смешно.

- Ты смотри, далеко не уходи! - крикнул ему дворник через улицу, заметив, что Антошин пошел по направлению к Кремлю. - Сани вот-вот будут!…

- Я только маленечко пройдусь! - крикнул ему в ответ Антошин. - Зябко же.

Было тихо и безлюдно. Только на перекрестке, на углу Воздвиженки и Большого Кисловского, подвыпивший подпоручик шерстил толстого пожилого городового за то, что тот не отдал ему честь. Городовой стоял в положении «смирно», лицо его выражало покорность судьбе, а подпоручик, пророчески потрясая руками в желтых лайковых перчатках, наскакивал на него:

- Распустились, мерзавцы!… Ты куда, хам, глядел?

Городовой только пыхтел, держа руку у низенькой черной барашковой шапки с разлапистой, ярко начищенной бляхой:

- Никак нет, ваше благородие, я - не хам-с!… Я его императорского величества старший унтер-офицер-с!…

А подпоручик все больше распалялся. Уже стояло поблизости несколько зевак, и городовой в короткую паузу, когда подпоручик замолк, чтобы маленечко передохнуть, с его разрешения прорычал: