– А может, господин Ялок сам его разбудит? Он, случается, лупит по мне спросонья.

– Вот аспид!

– Да он не со зла. Он всегда был добр ко мне. Просто, вы понимаете, господин Ялок, сейчас все так скверно… А что он во сне говорит, вы бы послушали, – то спасает королеву, то, прости Господи, пытает ее – волосы дыбом встают. С таких снов и ножом пырнуть недолго. А у него еще кинжал под периной.

– Ладно. Я в кольчуге. Но если он меня ударит, то с тебя причитается.

Ялок бочком подкрался к кровати, помедлил, не решаясь трогать Ниссагля за больное плечо, и, наконец, сильно похлопал его по руке чуть ниже локтя.

– Господин Гирш, проснитесь.

Ниссагль сел на постели, поправляя расстегнутое шелковое полукафтанье. Глаза его были мрачны, лицо осунулось, губы потрескались.

– Ялок? – спросил он сиплым голосом. – Из разведки вернулся? Что скажешь? Ты, Язош, поспи иди, поспи, – махнул секретарю.

– Да ничего хорошего не скажу. В кольцо нас берут, вот что. Дворянишки местные духом воспряли, чуть со стен не плюются, встанешь ночевать в замок, выехать не чаешь. Корму лошадям не дают. Деревни все обобраны. Дороги перекрывают. Скоро нам тут и есть нечего будет.

Да не это главное. Я бы вас будить из-за этого не стал. Я гостя привез. Священнейшего примаса Эйнвара. Он там внизу греется – почитай, трое суток в седле болтался и одет кое-как по морозу.

– Как он вырвался из Хаара?

– В этом и штука. Его насильно везли в отряде одном. Мы на них напали, «языка» захватить, ну и примаса спасли. А везли его, чтобы он нас пугал. Он мне уже рассказал, сколько войск в Хааре стоит. И главное – он королеву видел…

– Как?

– Его заставили с ней говорить, просить о чем-то. А дальше-то он мне особо не рассказывал. Замерзший сильно был. И пуганый.

– Веди его сюда.

– Да он, господин Гирш с мороза ничего не соображает.

– Не твоя забота. Сюда его. Здесь и отогреется, и разговорится.

– Слушаюсь.

– Стой. Захвати снизу жратву и выпивку, что осталось. – Ниссагль напрягся, ноздри и губы у него затрепетали.

На поставленную перед ним еду Эйнвар накинулся, не заставляя себя упрашивать, хотя и еды-то было черствый хлеб с отрезанной коркой – заплесневела – да скатанный из жира и обрезков жил зельц, противно растекавшийся во рту. Только мутного солдатского «Омута» принесли целый кувшин – этого добра, точно в насмешку, хватало. У Ниссагля из-за болезненной раны, лихорадки и волнения аппетита не было. Он только питья похлебал, давясь горечью. Эйнвар насытился и взглянул исподлобья, ожидая вопросов. Взгляд у него был злой и беспомощный. Под глазами от мороза и бессонницы – черные круги.