– Я так не думаю.

– Правильно, потому что ты цепной пес Андершонов. Ты лаешь на вше подряд. Ты вежде видишь угрожу королю Утеру. Шибирский оборотень завоет на луну – ты уже бьешь тревогу, африканский кровошощ грохнетша ш пальмы – и ты уже жовешь к оружию! Как будто ваша Лионея – крепошть, держащая оборону против вшеленшкого зла, будто вы – центр мирождания!

– Разве нет?

Альфред рассмеялся, хрипло, громко и зло.

– Нет, Роберт, и об этом все жнают, кроме короля Утера. Ему прошто забыли шказать. Мир ценит шилу, Роберт, а где она у Андершонов? Где ядерные боеголовки? Где шпутники шо вшякими лазерами-шмазерами? Нет, у Андершонов только пара шотен королевшких гвардейцев, у которых на жнамени штоит напитать «Курам на шмех!». И это удержит мир от каташтрофы?

– Помимо гвардейцев, Альфред, у Андерсонов есть репутация. И знаешь, до сих пор это удерживало мир от катастрофы.

– Ражве? – спросил Альфред, и наступила тишина. Настя вслушивалась в нее, пытаясь понять, что происходит за стеной, но из вентиляционного отверстия лилось лишь черное безмолвие, в котором растворились и Смайли, и Альфред. Тем не менее в комнате что-то случилось, Настя чувствовала это кожей, как будто бы сквозь щели в стене проникало нечто вроде излучения, рожденного столкновением слов или взглядов Смайли и Альфреда.

– Еще молока?

– Сам налью.

По крайней мере, они не придушили друг друга. Смайли, вероятно, пил молоко, когда Альфред снова заговорил:

– Ваша шхема работала двешти лет нажад, тришта лет нажад… Но теперь? Ешли вдруг жавтра Лионея ишчежнет или династия прерветша, кто это жаметит, кроме тебя и двухшот бежработных гвардейцев?

– Все заметят, Альфред, потому что некому будет удерживать земные расы от взаимного смертоубийства.

– Нет, Роберт, их удержит от шмертоубийштва одна проштая мышль. Только у одной рашы, у людей, ешть ядерное оружие. И они – шамая многочишленная раша. Если кто-то другой вшерьеж жаикнетшя о переделе Жемли и даже перештупит череж труп короля Лионеи, это ничего не ижменит. Люди нажмут кнопку, и на Жемле прошто штанет на одну-две раши меньше. Жапомни, ваша Лионея – это мужей, это анахронижм, она никому не нужна, ее никто не боитшя и никто не ненавидит, ражве что…

– Договаривай.

– Единштвенное из живущих шущештв, которое могло бы мечтать о превращении Лионеи в руины, об ишпепелении ее небешным огнем… – Альфред закашлялся. – Вот оно, Роберт, прямо перед тобой. А пошмотри мне в глажа – ты видишь там пылающий огонь мщения? Нет? Жначит, ты можешь ушпокоитьшя, ехать в швою Лионею, выпить там теплого молока и лечь шпать.