– Не дури! Он меня едва замечал. Не знаю, что на тебя нашло, Руфе. Ты так изменился.

– Я изменился?

– Когда я убила ту женщину, я думала, что ты меня поймешь. Разделишь мои чувства. Вместо этого ты советуешь мне укреплять желудок, и при слове «война» у тебя загораются глаза. Тебе уже нравится убивать. С кем это ты вдруг возжаждал сражаться?

– Ты что, не понимаешь? – Руфрид задохнулся. – Против… против таких, как мой отец, против тех, кто выполняет любой указ, хоть какой жестокий и безнравственный, потому что в их жалких, иссохших душонках нет ни капли понятия!

– Значит, на самом деле ты воюешь с отцом?

Руфрид нетерпеливо тряхнул головой.

– Нет! Против косности, которая завела нас в это болото. Против той чуши, который пичкал нас Сафаендер.

– Не ори ты!

– А пускай слышит. А ты с ним согласилась, Тан. Почему? Это непохоже на тебя, ты всегда была храброй! И вдруг является великий Сафаендер, а ты только и можешь пялиться на него и лепетать: «Как тебе угодно, о Сильномогучий!».

– Ты ублюдок! Это неправда!

– Он трус. А ты слишком слепа, чтобы это увидеть.

– Ты бы не говорил так, если б прочел хоть одну его строчку. Боги, ты так ревнуешь?

– К нему? Брось. Мне просто тошно, как ты пускаешь перед ним слюни. Меня словно и не было рядом.

– Это пример к твоим нравоучениям – о жалости к себе? Я в тебе ошиблась, Руфе. Ты всегда был самовлюбленной злобной скотиной. Зря я подумала, что ты переменился.

– Это я ошибся, приняв твою самовлюбленность за достоинство, – сухо отмолвил юноша.

Гнев Танфии перегорел, оставив в груди холод. Упрямство Руфрида потрясло ее. Она поднялась с тюфяка, расправила накидку и отодвинула засов.

– Куда ты собралась? – спросил Руфрид.

– Найду для сна другое место.

– Не трусь. – Он лег и отвернулся. – Тебя я не коснусь, будь ты хоть последней бабой на земле.