Менар вздохнул. Льешо привык к тусклому свету и заметил шевеление во тьме.

Поэт пожал плечами.

– Я больше не иду по Пути Богини, – сказал он. – Мы не отрицаем существования мастера Дена или его магических способностей. Если бы мы встретились с госпожой Сьен Ма, которой служит Хабиба, то признали бы ее за ценного мага… Но мы не считаем смертных созданий богами. Мастер Ибн Аль-Рази, будучи в твердом уме, никогда не предложит гостеприимство человеку, объявляющему себя богом.

Льешо не знал, что ответить.

– То есть ты не веришь в Великую Богиню и Небеса?..

Невероятно… В какой-то момент Льешо перестал думать о Богине, как о недостижимой цели. Небесная жена, которая поила его водой, когда он страдал от жажды, которая успокаивала, когда он мучился от боли, которая оплакивала несчетное количество жизней, стала такой же реальной, как его отряд – и даже более дорогой, чем любой из его друзей.

– Когда-то верил. – Менар сокрушенно вздохнул. – Теперь – нет…

Она целовала меня. Льешо хотел поделиться своими переживаниями. Я был в райских садах, им нужна наша помощь.

В голову пришла новая мысль: хотя она причиняла почти физическую боль, юноша не мог оставить ее без внимания.

– Или же, зная, что врата рая в опасности, ты специально отринул ее мольбу?..

Свет свечи или лампы помог бы Льешо прочитать чувства брата в нервном подергивании пальцев или выражении лица. Но в комнате стояла тьма.

Боясь, что просьба собьет настрой, принц закрыл глаза и положился на чувства, которые открывали Менару мир каждый день. Голос поэта расскажет о многом. Льешо прислушался – брат дышал тяжело.

– В Битинии серьезно относятся к религии, – произнес Менар. – Раб должен принять Отца с Дочерью – или умереть. У слепого раба, даже поэта, не остается выбора. Слепого язычника отправляют в копи или публично забивают камнями. Или же отрубают голову, если попадается милосердный хозяин.

Это не милосердие, хотел сказать Льешо. Милосердие – это карлик, играющий на флейте при дворе императора Шана. Но Менар слишком увлекся. Юноша придержал язык, а принц-поэт, ставший рабом не только людей, но и богов, продолжил исповедоваться.

– Долгое время я сопротивлялся…

Шорох материи заставил Льешо открыть глаза. Менар поднял руку – то ли пытаясь дотронуться до лица брата, то ли в жесте отчаяния – и опустил ее вновь, слегка поколебав тьму.

– Отчасти сыграла роль традиция… Но мне выжгли глаза, и я предпочитал смерть слепоте. Ибн Аль-Рази не дал мне умереть. Он привел меня к себе домой. Даже в вечной темноте лечебница напомнила мне больницу Адара в горах. Ибн Аль-Рази предложил мне новую жизнь в объятиях Отца и Дочери.