— Предрассудки сильны, Фрика, — сказал Фалкон, будто читая ее мысли. — Глава Рядилища может править страной, но не может править империей. Императору необходим легитимный титул.

— Вы хотите сделать Бука императором? — спросила Фрика насмешливо. Она, как ей показалось, поняла куда клонит Фалкон. Было очень страшно.

— Бук — очень милый, очень мягкий человек, — сказал Фалкон. — Мы с ним большие друзья. За те двадцать лет, что Бук и я знаем друг друга, мы ни разу не поссорились. Бука не интересует государственная деятельность. Он довольствуется тем, что у него есть — развлечения, поклонники, и особенно поклонницы, и утонченная кухня. Я не представляю себе Бука, наскоро поедающего хрюмпель, подписывая одновременно срочные приказы и вызывая к себе то секретаря, то начальника стражи, то всю верхушку воинства. Бук подпишет отречение и нисколько не потеряет.

— Отречение? — повторила Фрика. — В чью же пользу?

— В мою, — сказал Фалкон. — Должен же кто-то думать о государстве.

— Но вы не княжеского рода.

— Это мы уладим, еще до отречения.

— Каким образом? — спросила Фрика, сдерживаясь, чтобы не задрожать.

— Вы выйдете за меня замуж и у нас родится наследник. Если по какой-то причине мы не сможем его зачать, мы возьмем младенца из какой-нибудь семьи и объявим его нашим сыном.

А семью, естественно, уничтожим, подумала Фрика.

— За все эти годы, Фрика, вы не нашли в себе сил меня полюбить. Но раньше это было наше личное с вами дело. Теперь же мы поставлены перед государственной необходимостью.

— Народу все это покажется неожиданным.

— Нет. В данный момент мои люди распускают слухи о нашем с вами любовном романе. Слухи, распущенные моими людьми — наиболее устойчивы, как вам известно. Свадьбу мы с вами отпразднуем в начале зимы. Бук подпишет отречение через два месяца после нашей свадьбы.

— Как вы объясните народу это отречение? — спросила Фрика. — Все скажут, что вы его заставили.

— Народу ничего не надо объяснять. Народ должен видеть. И он увидит.

— Увидит?

— Да.

— Что же он увидит?

Какая он все-таки удивительная гадина, подумала Фрика. Но какая последовательная гадина. Неординарная личность — он не участвует в политике, он делает политику сам, лепит ее, как ему удобнее, подчиняет своей воле. Как большинству великих политиков, ему не хватает воображения. Он лепит ее, политику — повседневную, скучную, мрачную, лживую, изворотливую, насквозь пропитанную примитивным коварством, унылым предательством, отталкивающей трусостью, ибо именно так он себе представляет мир. И он заставит меня в конце концов сделать то, чего он добивается. Ведь заставит. Смешливый белесый Брант, большой ребенок, ему не помеха. Брант, сделавший меня прошлой ночью женщиной, действенный и страстный, будет побежден этим монолитом, этой гранитной глыбой, олицетворяющей унылость и страх. Брант, влезающий в окно спальни, Брант, который, по наивности, даже не понял ужаса мистической невозможности выезда из города, просто пожал плечами, Брант-романтик — его просто отстранят, отодвинут, а нужно будет — убьют. А этого человека убить нельзя. Он — олицетворение зловещей власти над людьми. Ненавидящие его, сильные и смелые люди, вооруженные, стояли перед ним, невооруженным, небольшого роста человеком, и он покровительственно смотрел на них зелеными своими глазами, приглашая вытащить оружие и зная, что не вытащат.