Путь назад отрезан. Перед тем, как его арестуют, Комод расскажет Фалкону о разговоре в карете. И Фалкон поверит. Фалкон вообще склонен верить доносам. Сколько раз конкурирующие купцы доносили друг на дружку — ни один донос не был проигнорирован.

— Ладно, — сказал Хок. — Возможно мы с тобой видимся в последний раз. Прощай, старина.

Он обнял Комода и похлопал его по широкой жирной спине. Комод прослезился. Хок ободряюще улыбнулся и дернул за шнур. Карета остановилась. Он вышел и увидел направленные на него три арбалета.

— Отдайте меч, — сказал начальник отряда.

Вот оно, начинается, подумал Хок — жизнь в бегах. Он встал рядом с дверью кареты, сбросил плащ и стащил перевязь через голову. Сейчас этот сопляк подъедет поближе и протянет руку. Прыжок — и Хок будет закрыт от арбалетных стрел крупом коня. Начальника хватают за запястье, стаскивают с седла, и приставляют меч ему к горлу. После этого дается приказ остальным следовать в Астафию, привязав предварительно лошадь Хока к дереву. Когда они скрываются из виду, их начальнику режут горло и скидывают тело на обочину.

Дверь кареты снова открылась.

— Отставить, — сказал Комод. — Опустите арбалеты.

На него удивленно посмотрели.

— Они подслушали разговор, — сказал Хок, глянув на небо.

— Я понял, — откликнулся Комод. — И мне все равно. Я расскажу Фалкону, как они подчиняются моим приказам — приказам второго человека в стране. Меня, может, и арестуют, но и их тоже.

Эскорт переглядывался.

— Опустить арбалеты! — рявкнул Комод.

Арбалеты опустились. Хок подошел к своей лошади, взял повод из рук охранника, и вскочил в седло. Кивнув Комоду, он развернул коня и поскакал в направлении Кникича.

— Вперед, — сказал Комод, с трудом залезая обратно в карету.

Будь что будет, подумал он. Семьи у меня нет, плакать обо мне некому. Хоку хорошо — он мечом машет. А я языком чешу. Машущие мечом любому правителю пригодятся, а чешущие языком ценятся только до того момента, когда они предают своего работодателя. Кому нужен дипломат-изменник, предавший отечество?

Хорошо также этому самому отечеству — оно может предавать кого угодно хоть каждый день, а все равно в святых и великих ходит. А мы, стало быть, не можем даже в отместку. Отечество — как капризная замужняя шлюха, спит с кем попало, но очень обижается, когда муженек разок налево пошел, сковородками кидаться начинает. Все отечества в этом плане совершенно одинаковы. И все об этом знают и открыто признают, но каждому с детства вдолбили в голову, что все другие отечества — да, шлюхи, но твое-то — безгрешно. А ежели ты вдруг в этом усомнился, то тебя, опять же, сковородкой.