Доброй ночи, поклонился Карл.

Доброй ночи, боец. Агатовые глаза зверя были удивительно выразительны.

Она еще не просыпалась?

Нет.

С ней все в порядке?

Да.

Ну, пусть спит, кивнул Карл и, не подходя к Деборе, так же бесшумно, как вошел, вернулся в коридор. Он постоял пару секунд рядом с что-то невнятно бормочущей во сне служанкой, раздумывая над тем, что ему делать дальше, и решил, что ночь – замечательное время для работы, если, конечно, считать, что поиск истины есть полноценный труд. Карл усмехнулся вычурности своей мысли и решил, что продолжать стоять в коридоре ему незачем, потому что во дворце есть немало гораздо более удобных мест, где можно в тишине и комфорте посидеть и подумать о том, что занимало сейчас его мысли, И уж если решение было принято, то идти ему конечно же следовало в свой собственный кабинет, который, в сущности, для того и создавался, чтобы он в нем работал. Так и вышло, что часа за два до рассвета он вновь оказался в своем старом кабинете и сел за стол, за которым вот так, как сейчас, не сидел уже много лет. Единственная зажженная свеча, принесенная им с собой, была отнюдь не обязательна. Она была лишь данью привычке, предполагавшей, что ночью в комнате должен гореть огонь… и отражаться в синих, как южное небо перед закатом, глазах Стефании.

Карл достал трубку, неторопливо набил ее табаком, прикурил от свечи, но, совершая все эти простые действия, он все время, не отрываясь, смотрел в ее глаза. Однако думал Карл не о Стефании. О ней он печалился, хотя годы и новая любовь ослабили остроту чувства, которое едва не свело его с ума тридцать лет назад. Теперь, когда Карл смотрел в эти глаза, лишь светлая печаль томила его душу, но только так, как если бы птица легко коснулась сердца крылом. Так и сидел он за тяжелым письменным столом, глядя в глаза женщине, любовь к которой все еще жила в его сердце, но в то же самое время он продолжал думать о том, что было насущно для него сейчас, что так или иначе занимало его мысли едва ли не с того самого мгновения, когда прошлой ночью он вскочил с кровати, разбуженный предчувствием боя.

«Ты знаешь, кто это был?» – спросила его Дебора.

«Кто угодно», – ответил он ей.

Мог ли этим кем-то быть Людвиг Вольх, прозванный Герном, что по-гаросски означает – «удача»?

Мог. Что бы Карл ни говорил Деборе, в душе он должен был признать, что Людвиг Удача являлся вполне приемлемым кандидатом на роль злодея. Человек с таким образом мысли и таким жестоким сердцем, какое билось в груди господаря Людвига, мог это сделать, если, конечно, это было в его силах. Однако именно в том, обладал или нет брат Деборы потребным для такого непростого дела могуществом, Карл все-таки сомневался. То, что Людвиг сделал с Деборой, вернее, то, что он предполагал получить, насилуя собственную сестру, скорее указывало на то, что нынешний владыка Нового Города профан во всем, что связано с магией вообще и с темной магией в частности. Во всяком случае, таким он был восемь лет назад. И хотя, имея склонность к подобного рода материям, он мог за прошедшие годы значительно продвинуться в постижении запретного знания, все-таки Клавдия и Даниил казались Карлу куда более опасными людьми, оба вместе или каждый в отдельности. Однако про Мастера Филолога Карл практически ничего не знал. Он не мог даже предположить пока, что, собственно, послужило причиной той лютой ненависти, которую Карл прочел однажды в глазах старика.