— Ай! Отдай!

— Не отдам! Ты прекрасна — и, как все прекрасное, должна быть явлена миру! И скажи спасибо, что я не вставляю тебя в раму и не выставляю на всеобщее обозрение, словно картину!

— Спасибо! — сморщила носик Катрин.

— Всегда пожалуйста, любимая!

— И все-таки…

— Дался тебе этот кошелек!

— Дался! Ответь, пожалуйста, а то я всерьез подумаю, что у тебя нет никаких принципов.

— Так у меня их и правда нет. А кошелек… нравится тебе их воровать — воруй на здоровье, если это доставляет тебе удовольствие! Только у меня, ладно? А то остальные могут обидеться.

— Ты сумасшедший!

— Да! — горделиво подтвердил Якш. — Я такой! Вот как только на тебя гляну — тут же с ума схожу, представляешь?

— И все-таки я хочу тебе рассказать…

— Не рассказывай… не надо оправдываться. Я и так знаю, что ты не виновата. Вот просто знаю, и все.

— А я не оправдываться, я, может, пожаловаться хочу. Выслушай меня, ладно?

— А ты расскажи… так, как умеешь, — предложил Якш. — Ты спой.

— Балладу из всего этого сделать?! — хихикнула Катрин.

— Балладу, — кивнул Якш.

— А ты мне подпоешь? — попросила девушка.

— Обязательно, Кэти, — пообещал Якш.

— Ну хорошо. Это будет баллада «о коварном покровителе искусств, требующем любви в уплату за свое восхищение, его несчастной беззащитной жертве, лишенной бесчестным мерзавцем единственной лютни, что, как ты сам понимаешь, гораздо больше, нежели девичья честь, и благородном сметателе заборов, чьими деньгами была подкуплена служанка вышеозначенного покровителя, вынесшая несчастной Кэти ее многострадальную лютню, и снова о героическом сметателе заборов, коему девушка обязана спасением горячо любимого инструмента».

— Ну… он ей обязан куда большим, — очень серьезно сказал Якш.