— Маррон, ты меня слышишь?

— Да.

— Ты когда-нибудь лжёшь?

— Да.

— Сможешь ли ты солгать мне?

— Нет.

Маррон слышал собственные слова и понимал, что говорит, но с небольшим запозданием. Что бы она ни делала с ним, как бы это ни было сделано, все получалось так, как в слышанных им рассказах. Женщина могла задать ему любой вопрос, и он ответил бы правду, не смог бы не ответить.

— Видел ли ты прошлой ночью у деревни троих незнакомцев?

— Да, — услышал Маррон собственный ответ и даже успел удивиться, прежде чем сообразил мгновением позже, вспомнил троих мужчин, ему незнакомых, не из его отряда, всего лишь патруль монахов, сползающий в овраг.

— Это были катари?

— Я не знаю.

Это тоже была правда, он стоял слишком далеко от них. Скорее всего среди монахов катари быть не могло, и Маррон мог почти с полной уверенностью сказать об этом, даже поклясться, но насчёт этих троих уверенности у него не было. В конце концов, сурайонцы тоже не ходят в рясах Ордена, но двое таких вот фальшивых братьев были прошлой ночью в овраге.

— На твоём ноже была кровь. Ты сам ранил себя, чтобы сказать, что это кровь катари?

— Нет. — Нет, он не ранил себя, в этом не было нужды. Он просто просунул клинок в рукав и запачкал его в крови, лившейся из вновь растревоженной раны. Маррон гордился этим, был доволен самим собой даже в тот миг, когда убегал от погони, едва сдерживая дико бьющееся сердце.

— Мадемуазель Джулианна просила тебя помочь ей бежать?

— Нет. — Она не говорила Маррону ни слова.

— Просила ли тебя об этом её компаньонка?

— Нет.

Она ни о чём не просила, она только зачаровала Маррона, чтобы заморочить ему голову, в точности как эта женщина, которая заставляла его мысли кружиться в медленном хороводе и вторгалась в самые потайные закоулки души.

— Знаешь ли ты, куда они ушли?