Кивает, кивает, приоткрывает куртку, показывает на виноград. Говорит что-то. Мати? Мати? Матушка? Мама? Ну хорошо, покажем твоей маме, да, но потом я сразу к себе, туда, на корабль, понимаешь, да?

Да.

Дом Гвюдбьорг был далеко от главных улиц, и Магдале показалось, что в окнах его темно. Гвюдбьорг протащила ее по деревянному тротуарчику, собака Тор деловито забралась в большую конуру, потом отворилась дверь, и Магдала увидела переливчатый свет – много свечей там было, в той комнате с очагом и с кастрюлями на нем, и высокая темнолицая женщина строго посмотрела на нее из-под платка до самых бровей.

Гвюдбьорг заговорила – быстро, плавно, распахнула куртку, положила на стол виноградную кисть. Хмурая ее матушка – ведь это же она, матушка ее? – медленно кивала, а сама оглядывала гостью цепко, внимательно, и от этого взгляда у Магдалы заныло в затылке. Правда, может быть, все дело было в чистом воздухе, в ходьбе – на корабле не побегаешь особо, усталость поднялась от щиколоток… Гвюдбьорг замолчала, темная женщина кивнула в последний раз и сказала что-то, обращаясь к Магдале, показывая рукой на лавку. Садись, дескать, девушка.

И Магдала, усталая, присела на краешек и больше уже ничего не помнила наверняка.

* * *

А помнила она, казалось ей, еду. Или только пахло едой – грибным супом, что ли? Потому что вкус пищи был совсем другой, молока – жирного, как дома, и меда. Потом был сон, что ли? Магдала не знала и не могла знать, шла ли она – или ее вели? – какими-то ходами, она никак не понимала, босы ли ее ноги, ступающие по камням и мху, или это только кажется? Чтобы увидеть и разглядеть, нужно обратить взгляд – и только так, будто лучом корабельного прожектора выхваченное, – доходило до нее ощущение чьих-то рук, держащих под локти (да, наверное, под локти), чего-то белого, спадающего с плеч, чего-то застилающего огни свечей перед нею и сбоку, так что от каждого огонька тянулись радужные кресты. Из сонного царства доносились голоса. Поют, думала Магдала неторопливо. Свечи жгут. Я, может, в церкви? А белое почему на мне надето? Ах, поняла она, и в несонном сне улыбнулась, это же меня замуж отдают, это же мне белый платок с цветами нагадал, что я скоро замуж выйду…

Но камни?

Но холод?

В церкви полы каменные. В церкви гулко. Но почему холодно так… пока не смотришь – вроде ничего, а поглядишь куда – будто взгляд все приближает – и холодно. И кто жених мой?

Нет никого. Ни по правую руку, ни по левую.

По левую руку, там, где быть жениху – теплу и свету, – не то что никого нет, там…

Темно.