Устроив лагерь, вырыв ров и укрепив частокол из копий, мы пригласили к ужину Гурволода и его старших – только старших! – воевод. А за столом они были рассажены с таким расчетом, чтобы на каждого варвара приходилось по два моих человека. Ну а до Любослава моим гостям и вовсе было не добраться. Я думал, что Гурволод придет в бешенство! Однако он сделал вид, будто ничего особенного не заметил, и вел себя весьма непринужденно. А к внуку вообще не обращался! Вскоре пир кончился, все обошлось благополучно. Правда сразу после того, как варвары ушли, Гликериус сказал, что дед и внук обменялись какими-то странными знаками, смысл которых он не уловил.

Я промолчал. Я не хотел с ним разговаривать. Да я уже и днем не стал передавать ему то, что сказал мне мальчишка. Зачем? Гликериус, как считал я, и без того уже слишком много знает. Ну а если ему и этого мало, так пусть побеседует с мертвыми. И пусть снова что-то пишет и высчитывает, пусть шепчется с Гурволодом, расспрашивает варваров, пусть ищет свой Источник – и так далее! А мы будем идти вверх по реке и готовиться к генеральному сражению! И мы шли. Время от времени мы видели на берегах небольшие поселки. Жителей в них, как правило, уже не было – сигнальные дымы опережали нас. То есть я прекрасно понимал, что в Ярлграде уже готовы к встрече с нами. Также готовы и в других уделах. Но, тем не менее, я продолжал спешить, ибо, я и это тоже прекрасно понимал, если я и дальше буду спешить, то тогда никто из младших ярлов просто не успеет придти на помощь Верославу. К тому же было совсем нетрудно предположить, что только очень немногие из них захотят за него заступиться: ведь же Гурволод сам рассказывал, что наутро после исчезновения Айгаслава между варварскими ярлами произошла очень серьезная размолвка, закончившаяся обильным кровопролитием, и все они спешно покинули Ярлград. И не они одни, ибо даже ярлградская дружина, и та далеко не вся присягнула Верославу, а большей частью от него разбежалась. Но правда это или нет? Не лжет ли мне Гурволод, вот о чем думал я тогда.

А Любослава я о Верославе не расспрашивал – я знал, что он не станет отвечать ни да ни нет. И вообще, мальчишка был по-прежнему очень неразговорчив. Зато он с удовольствием слушал меня. И я ему много чего рассказывал, хоть это и не в моем характере. И вот что еще удивительно: я ничего от него не скрывал, я был предельно откровенен – и юный варвар узнавал о таких моих тайных и сокровеннейших замыслах, о которых я не только не упоминал в своих многочисленных трактатах, но даже не намекал своим верным легатам уже на самом поле сражения, когда от правильного и точного выполнения приказа порой зависела судьба Державы! Вначале я не мог понять, отчего это я стал столь рискованно откровенен, но уже только в наш последний с ним вечер, внимательно всмотревшись в печальные, бездонные глаза Любослава… я догадался: да я же доверяю свои тайны обреченному человеку, который уже наполовину мертв! Подумав так, я испугался. Я же тогда думал – и меня в этом легко понять – что пока жив Любослав, я хоть в какой-то мере могу быть уверен в Гурволоде. Поэтому, отходя ко сну, я приказал усилить и без того весьма надежную охрану заложника…