Я не стал уточнять, чем так прославился Олдос Парек, почему он похож на средней руки торговца и на что продолжают надеяться честные люди. Просто поблагодарил кивком и снова откинулся на спинку стула. Вот так, значит. Про Урсона, Саймека и Нортона люди еще помнят, но у них теперь другие герои. Те, о которых прежние и не подозревают. Что ж, у меня, по крайней мере, есть преимущество перед Урсоном и Саймеком. Я, по крайней мере, знаю, что никакой я не герой. Что никогда им не был. А у них еще много разочарований впереди.

Зеленые не вернулись. Вскоре подошел паром, было слышно, как они загружаются, с шумом и грохотом, хоть и пешие. Я снял комнату на ночь, но спал плохо и встал затемно, чтобы не пропустить утреннюю переправу. Ренна, как всегда в это время года, бурная и гневная, с ревом гнала пенистые воды мимо меня, туда, откуда я пришел и куда не собирался возвращаться. Думая об этом, я почему-то чувствовал облегчение.

Когда паром отошел от берега на десять ярдов, я увидел Флейм.

Она была верхом, на белогривой, серой в яблоках, сказочной красоты кобыле, и неслась во весь опор, пригнувшись в седле. Круто натянула повод почти у самой воды, стрельнула глазами в паром и встретилась со мной взглядом.

Крикнула один раз:

— Эван!

На ней была мужская одежда, кажется, немного великоватая для нее, волосы она заплела в две короткие косы, хлеставшие ее по плечам. Лицо было пыльным, мятым, будто изжеванным, а глаза горячими и сухими. Флейм снова вонзила шпоры в бока кобылы, та заартачилась, но, отведав хлыста, пошла вперед. Флейм смотрела на меня, не отпуская моего взгляда, и я не мог отвести от нее глаз. На ее правой руке, сжимавшей хлыст, была кожаная перчатка без пальцев.

Я мог спрыгнуть с парома — он едва отошел от берега, и проплыть пришлось бы совсем немного. Но я не сделал бы этого, даже если бы глубина здесь была по колено. Она не могла этого не знать и всё равно хлестала кобылу, хлестала и хлестала, как одержимая, пока та, заходясь испуганным ржанием, несмело ступала по ревущей воде. Зачем же ты бьешь ее, Флейм, хотелось сказать мне, она так хороша. Оставь ее, она не заслуживает такого обращения. Оставь ее, слышишь? Оставь ее. Оставь меня. Оставь меня, оставь меня, оставь меня в покое!

Кобыла уже вошла в реку по грудь. Флейм продолжала хлестать лошадь, хотя била уже больше по воде, чем по живой плоти. Но, казалось, это ее нисколько не заботит. Я смотрел в ее сухие глаза и понимал, что сейчас для нее главное — бить.

— Хей, пагень, хето за тофой? — спросил стоящий рядом мужик в красном вязаном кафтане и широко ухмыльнулся. У него не хватало двух передних зубов.