Чем дальше, тем труднее было идти. Ноги проваливались в вонючую бурую жижу по щиколотки, назойливо вились комары, и он устал уже отмахиваться от их зудящих полчищ. Что же ночью будет! Солнце скоро опустится, и так уже над горизонтом остался только краешек, еще немного — и утонет в облаках. В темноте идти нельзя — мигом провалишься в трясину. Стоять всю ночь? Тоже долго не выстоишь, кочки ненадежные, не удержат. А кроме того, чем дальше к северу, тем реже они были, все чаще проглядывали между ними мутные лужи… здоровенные лужи, прямо-таки озера. Тут не то что широко шагать, тут скоро уже прыгать пришлось, и кочки все хуже держали его вес. Палку бы подлиннее, опираться, глубину мерить… только откуда ее взять? Ну, растут кое-где кусты, так там ветки локтя в два, не больше. Да и фиг ее выломаешь, гибкую. А ведь говорил же кассар — возьми меч, пригодится… Сейчас бы нарезать прутьев, сплести из них что-то вроде лыж… какое-то кино когда-то смотрел про такое…

Но не было меча, не было лыж — о, даже слово вспомнилось: мокроступы. И по закону подлости очередная кочка, куда он сиганул через тускло блеснувшую воду, хлюпнула и ушла вниз. Мгновение — и он увяз по колено, дернулся, и затянуло уже едва ли не по пояс. Опереться было не на что, значит, не выберешься. Вот так. Вот, значит, как все кончится. Стоило рыскать по замковым подземельям, кидаться с мечом на князя, брести Темной Дорогой — чтобы в конце концов потонуть в поганом болоте! Блин, ну что же делать-то?

Медленно, но уверенно разрастался внутри страх. Холодной пакостью плескался в желудке, поднимался по пищеводу, запускал всюду свои тонкие пальцы. И обнаглевшие комары лезли в глаза, присосались к ушам, к подбородку. А махать руками — только крепче завязнешь, уж это Митька понимал.

Что ж, умирать ему тут приходится не впервые. Были и бандиты в городском порту, и отравленная стрела, были безводная степь и палуба горящего корабля. Но ведь не в одиночку… рядом всегда оказывался кассар — сильный, уверенный, надежный. Сейчас некому было выручать, некому было даже просто посидеть рядом, помолчать. Вот отказал же издыхающему старосте, теперь сам попрыгай в его шкуре… и плевать, что никакого старосты на самом деле нет, что все это глюки…

Понемногу его засасывало вниз… медленно, может, сантиметр в минуту. Но вот уже он погрузился выше пояса. Наклонился вперед, раскинул руки, едва не касаясь лицом невысокой травы, под которой скрывалась хлюпающая бездна.

О чем полагается думать при смерти? Где-то Митька слышал, что вспоминается вся жизнь, с самого рождения, типа как ускоренный фильм. Только ничего сейчас не вспоминалось, и даже глаза были сухими, просто расплескалась в душе тоска… такая же бурая и вонючая, как болотная вода. Как же все это глупо и скучно! И еще эти гады-комары, совсем зажрали… Может, закричать? А толку? Здесь от горизонта и до горизонта пусто. Какой нормальный человек пойдет в гиблую топь? А если и пойдет, чем поможет?