Никуда идти не хотелось. Вообще ничего не хотелось — разве что лечь прямо на холодные каменные плиты и заснуть. Он даже попробовал — без толку. Стоило остановиться — и какое-то смутное, неприятное беспокойство вползало под кожу, зудело в голове, и приходилось тупо двигаться вперед, в пустоту.

Он не знал, сколько прошло времени. Может, час, может, день. Попробовал было считать шаги — сбился после тысячи. Вернее, не сбился, просто надоело. Слезы давно высохли, мысли тоже. Пустота впереди, пустота внутри. Никого уже нет, ни Хьясси, ни Синто, ни кассара. Позади одна кровь, впереди, наверное, что-нибудь похлеще. Дом, Москва, мама казались сейчас даже не светлой сказкой, а отзвуком давнего сна. В возвращение не верилось.

— Помоги… — прохрипел кто-то справа.

Митька, погруженный в свои тусклые мысли, не сразу поднял голову. И не слишком удивился, поняв, что чернота не мешает ему видеть. Она никуда не делась, плотная, густая, но теперь по обеим сторонам открывалось необъятное пространство — какие-то луга, едва различимые холмы, кроны деревьев. Не совсем настоящие — скорее, тени или контуры.

Справа, на расстоянии нескольких шагов лежал человек. Лежал на спине, ловя раззявленным ртом воздух, и мелкие пузыри лопались у него на губах. В животе у человека была дыра, откуда по капле сочилась темная, пахучая жидкость.

Приглядевшись, Митька понял, что знает этого человека. Толстый деревенский староста Глау-Йонмо, тот самый, что казнил единянина… и еще хотел выгодно продать свои ковры. Сейчас он умирал, и умирал тяжело.

— Кто вас? — машинально спросил Митька, и тут же понял, что староста, скорее всего, его не слышит. Но ошибся: пухлые губы выдавили булькающие звуки.

— Слуги Единого… чтобы грызли их змеи в нижних пещерах… Отомстили… они всем мстят. Они и тебя когда-нибудь замучают… Помоги.

Митька растерянно глядел на него. Все это было очень странно. Откуда здесь, на Темной Дороге, как обозвал эту дыру кассар, взялся староста? И как, собственно, ему помочь? «Скорую» вызвать? Или хотя бы посидеть с ним, положить руку на лоб… чтобы тот умирал не в одиночестве. Страшно это, наверное, когда один… а секунды густыми каплями вытекают из тела.

Он уже повернулся, уже собрался шагнуть к старосте — но в последний миг остановился. Очень уж жадно мигнули у того глаза… как-то очень уж расчетливо. И сразу вспомнилось, как предупреждал кассар: «ты им не верь… это даже не призраки, а так… пустота».

— Скажи, Глау-Йонмо, — сжав на всякий случай кулаки, спросил Митька, — а как звали того старика-единянина, которого ты забросал камнями в колодце?