Голос говорил. Говорил тихо, говорил шепотом, растворялся в переливах дребезжащих струн, в разочарованных аккордах лютни, утопая в полутьме эркера занавешенного шелком, сквозь который брызгали кармином алые фонарики полночного мирка мадам Леви, всплывал в табачной пелене, играл натянутыми нервами, тушил ее эмоции. В нем не было намека на угрозы. Только факты и какая-то тоска — безбрежная, будто пустыня высохшего моря, настолько сильная, что ей вдруг захотелось утолить ее хоть чем-то, пусть даже собственным терпением.

* * *

Див затушил облегченный Gracia с фильтром, в медной плевательнице. Когда пришло время раскуривать наркотик, он поднял шляпу и пересел в эркер.

Некоторое время он бездумно покачивал в бокале вино, пока сквозь занавеску не проник едкий кислый запах дешевого зелья. Что нисколько не помешало его мыслям.

Только потому, что здесь была особая атмосфера спокойствия и полной индифферентности к собеседнику и ко всему вцелом, он приходил в Красную Нежность почти каждый вечер. С тем, чтобы остаться наедине с собой; а может и провести в компании неинтересующихся ни его персоной, ни его судьбой людей, просаживающих деньги лишь с той целью, чтобы забыться и притулиться на обочине жизни к теплым местам душевных ангелов дома мадам Леви.

Он пока не решил. Возможно ни то ни другое не было правильным суждением. По крайней мере догадки его сводились к тому что: «Возможно, он здесь, потому что решил устранить внутренние конфликты».

Див подтянул перчатки из тончайшей черной лайки и поднес свечу к Gracia. Она задымилась без единого звука — признак хорошего качества.

Добро и зло. Наверно он единственный кто задумывается об этом здесь и сейчас.

Лайка. Он рассматривал свои перчатки хорошего качества. И эта новая мода ему начинала нравиться. Он припомнил свои — из черной глянцевитой. Тогда в проходе из странного стекла, черной ночью, в замке Кармиллы.

«Эта мода. И в самом деле…»

Эти лайковые перчатки очень подходили к его шляпе из «дерюжьей» кожи. Как, в общем, и ко всему его костюму.

«Кто-то верит в деньги, кому-то наплевать на закон, кто-то уже преступил его и не ищет пути назад, кто-то творит кошмары — кошмары, мучавшие его в детстве во сне и наяву, кошмары, единственным действующим лицом где является он сам, а все остальные лишь средства к достижению удовольствия порожденного изощренной фантазией и извращенным видением.

А он…».

Он по-прежнему играет роль, отведенную ему рыцарскими романами, смысла которых он никогда не улавливал.

«Как все преходяще, бессмысленно и непостоянно. Как он устал.