— Летописи добрососедских отношений не знают такого жестокого и грубого унижения. Подумать только: законная супруга великого государя Юлия, слованская государыня Нута… она оказалась на улице, бедненькую Нуту выбросили за ненадобностью, как тряпку, как использованную ветошку. Едва поднявшись с супружеского ложа, негодник Юлий задрал уж другую юбку. Что говорить! О времена, о нравы! Жестокое, бездарное и развратное правление Шереметов. Слава богу, с этим покончено отныне и навсегда.

Обе женщины, что Нута, что Золотинка, не замечали друг друга. Поджавшись в слишком большом для нее кресле — никто не догадался подобрать сидение по размерам принцессы или хотя бы подставить ей под ноги скамеечку — Нута внимала ядовитым разглагольствованиям хозяина с непроницаемым лицом, и только скорбно приоткрытый, изломанный страданием ротик выдавал напряжение, которого стоила ей неподвижность. Былая соперница ее не могла похвастать таким же самообладанием, прекрасное утонченным очерком лицо побледнело, Золотинка откинулась на спинку кресла, сжимая поручни гибкими длинными пальцами, но не имела сил усидеть, потому что бледные щеки ее пошли пятнами, не хватало воздуху, она задвигалась и, не имея иного способа облегчить мучительную бездеятельность, жестоко скрутила смятое на колене платье. Безумные слова терзали воспаленный ум своевольной красавицы, хотелось вскочить и крикнуть им всем в рожу: я люблю Юлия! Да! Я люблю его, и идите вы к черту, мерзавцы! Зимка сдерживалась, понимая все ж таки, что такого рода признание несомненно бы удивило присутствующих.

А Рукосил-Могут, вполне удовлетворенный, подал знак и носильщики поволокли жертвенное мясо дальше, к покрытому желтой скатертью столу, чтобы кравчий мог оделить мессалонское посольство — всех по старшинству и чину. Однако горячечные слова Нуты не пали бесследно. Мессалоны, не смея отказаться от ритуального угощения, сидели подавленные, многие едва сдерживали отвращение. Никто не произнес слова «человечина», никто и помыслить не мог, чтобы такое варварство было и в самом деле возможно, но неприятное чувство заставляло особо чувствительных и брезгливых сжимать губы. Кавалер Деруи, мужественный витязь с задорными усами, собрался с духом сказать приличную случаю благодарственную речь.

Своим чередом получили нисколько еще не остывшее мясо одиннадцать человек, представлявших Актрию, и Рукосил-Могут махнул рукой, обронив довольно пронзительное замечание:

— Ну и всем остальным по вашему усмотрению, Излач. Никого не забывайте.

Темнолицые куйшинцы в пестрых халатах и тюрбанах, похоже, не чувствовали себя на этот раз особенно обделенными, они важно кивали, получая свою долю и заученно улыбались.