— В конце концов, — пробурчал Маледикт себе под нос, — ранеными руками не удержишь меч.

Когда до земли оставалось несколько футов, он спрыгнул, поскользнулся на гладком булыжнике и упал, вывихнув колено.

— Ани, — проговорил он, — мы не сможем драться с такой ногой.

Боль утихла, отек сошел. Маледикт встал.

— Прыгай, Ливия, — проговорил он. Или девушка совсем выбилась из сил, или была настолько перепугана — но ее тело повиновалось без колебаний. Он придержал ее, когда она зашаталась на отбитых ногах, и заглушив ее крик плащом.

— Тише!

На третьем этаже начали вспыхивать огни, рассыпаясь по комнатам; где-то послышался женский визг.

— Будь они все прокляты, — проговорил Маледикт. — Что, по ночам уже никто не спит?

Он потащил Ливию за собой.

— Скажи мне, где Джилли. — Ливия никак не могла угнаться за ним и была слишком хрупкой для борьбы.

— В Ее храме. Сэр, это я виновата, во всем виновата только я, — простонала она. — Я сказала ей — сказала, что вы любите Джилли. Если он умрет… я вовсе не хотела…

За их спинами широко распахнулись двери гостиницы, изрыгая толпу королевских гвардейцев. Ночь зазвенела криками, и Маледикт с ужасом услышал: «Вон они, у стены!».

Юноша потянулся, собираясь затащить Ливию в тень и обеспечить ей хоть какую-то безопасность, но у Ани были другие соображения. Руки Маледикта толкнули Ливию вперед, туда, где бесновались факелы. Мятый халат, короткие, перепачканные сажей волосы — гвардейцы выстрелили сразу же. Девушка упала спиной на мостовую. Маледикт бросился бежать, прижимая меч к боку, дрожа, отказываясь мучиться угрызениями совести — не теперь, когда он был так нужен Джилли.

— В Ее храме, — бормотал он, вспоминая извилистую и длинную улицу Сибаритов, отделявшую его от разрушенного храма в Развалинах — единственного известного ему храма Ани. Наверняка Мирабель обосновалась там, откуда начались его поиски.

Лишь очутившись в толпе на улице Сибаритов, Маледикт замедлил шаг, поплотнее запахнул плащ и пошел, то и дело оглядываясь по сторонам. Гвардейцы скоро поймут свою ошибку.

Свет полыхал в окнах публичных домов, и медленный, заторможенный наркотиками смех растекался, как сироп на морозе. Маледикт, стиснув в ладони рукоять меча, старался держаться в глухой тени. Он возвращался туда, куда не рассчитывал вернуться. Однако он шагал твердо, словно его путь был нанесен на карту, словно он шел домой.

41

41

И он отдал свою душу во владение Ани и стал Ее воплощением — крылатым и окровавленным, колдовским кошмаром в человечьем обличье, что прорубал себе путь сквозь плоть на полях брани и смеялся. И слова его стали воронами, и где ни ступал он, там люди гибли от чумы…