Хакон, ярл сканейский, который не раз напоминал молодому конунгу о том, что не стоит дробить дружины ради того, чтобы каждый грам был верен лишь одному вождю, холодно смотрел на Веса, ожидая, когда он заговорит. Но молчание нарушил голос Хальвдана.

— Есть среди нас опытный воин, за которым пойдет не одна долгая сотня.

— Ты говоришь обо мне, Змееглаз? Ты просишь меня и моих людей ступить на дорогу в Вальгаллу?

— Да, Хакон, я говорю о тебе.

Хакон-ярл открыл было рот, чтобы ответить давнему недругу, потом повернулся и поглядел на Веса:

— Хорошо, я сделаю это. Другой сказал бы, что такова воля Норн, или так легли руны. Я же скажу иначе. Три года назад ты сказал мне, Оттар, — обращался ярл Сканей к скальду, но при этом не отрываясь смотрел на конунга, — что смерть старшего моего сына — воля Норн. Не норны станут ткать судьбы тех, кто отправится на эту дорогу сегодня. Нет, не норны, скорее валькирии. И не они одни. Как будто ожидая реакции Вестмунда, он перевел взгляд на сына.

«Какая разница, кто из них пойдет на дорогу в топях? — думал молодой конунг, чувствуя в руке привычное тепло и тяжесть Одинова жезла. — Отправляясь за этим золотом, я думал лишь о своей удаче. Теперь я добился всего. Вожак и вождь, конунг — я. И я — проводник воли Отца всех асов и людей. Осталось закончить то, что было зачато в упландском кургане».

— Для опасно раненного ты выглядишь на удивление сносно. То, что сказал Скагги, — правда?

— Да, — пожал плечами Грим. — И я вполне здоров.

Вот это было неправдой. Путешествие, казалось, до последней капли высосало из него все силы, даже если оно заключалось в том, чтобы валяться на юте «Хронварнра». Хотелось только одного: напиться в обществе Бьерна или, быть может, Гвикки и проспать не одну сотню лет. Однако сказать об этом отцу, который, как никто иной, умел скрывать страдания, доставляемые странной его раной, мешала гордость.

— Хорошо. Идем, покажешь мне.

Резко повернувшись, Эгиль, скальд Одина, подхватил со скамьи меч и первым направился в сени.

— Показать? — Грим шагнул следом. — Что тебе показать?

— Меч прихвати, — не оборачиваясь, бросил через плечо отец.

Моросило. Грим с отвращением поглядел на устилавшие двор лужи, на собственные заляпанные грязью сапоги, на засаленную оплетку на рукояти чужого меча. Сделанная под чужую руку рукоять была непривычна.

— Нападай! — Тон Эгиля не допускал возражений. — Разговаривать я могу и во время поединка.

«Он подначивает меня… Во имя всех асов, он еще и подначивает меня!»

Не испытывая ни малейшего желания драться, Грим обнажил меч и занял оборонительную позицию, пока Эгиль поудобнее устраивал в руке Рауньяр.