Странник рванулся к залитому кровью кинжалу, лежащему на смятом папоротнике — там, где он его бросил — и схватил правой рукой, дрожащей и окровавленной. Он пригнулся, готовясь встретиться лицом к лицу с ангелом отмщения. И вот, словно во сне, окружающие исчезли из поля зрения, все звуки слились в невнятный гул — остался лишь ветер, колышущий папоротниковое море и развевающий накидку, что закрывала шею Долен.

А потом Болдх утонул в глазах дракессы. «О боги, — думал он, глядя в их темные глубины, — что же я с ней сделал?!»

Такая пронзительная грусть была в них, такая тоска, такая потеря! Она не умещалась в сознании. Возможно, из-за дара дракусов — или оттого, что эта ясная головка просто не была создана для таких страданий — казалось, боль льется через край, растекается волна за волной, поражая всех вокруг. У каждого перед глазами стояла картина, которую она снова и снова прокручивала у себя в голове: Долен и Эглдавк скачут верхом в лиловой дымке вересковой пустоши, улыбаясь друг другу светлой и вечной улыбкой; холодные капельки дождя блестят на их лицах. Они обрели друг в друге счастье — счастье посреди враждебного, полного страданий мира... счастье прекрасное и неповторимое...

Но теперь их чувство бездумно разрушили, и теперь загубленная любовь выжгла сердце Долен Катскаул, оставив лишь ядовитую ярость. Ненависть, черная гадюка, кольцами обвивала душу дракессы, готовясь ужалить.

Затем дракесса прыгнула, и вот, на пустошах Великандии, под стон ветра приближающейся бури и крики жаждущих крови тивенборгцев, Болдх и Долен Катскаул сошлись. Эти края еще не видели подобного боя — боя на потребу воровской шайке, разрывавшего сердца товарищам Болдха. Удар за ударом обрушивала на Болдха дракесса, ведомая кипучим гневом. Зубы Долен были крепко сжаты в свирепом оскале, из глаз катились кровавые слезы, превращая побелевшее лицо в жуткую маску дьявольской мести. Серые губы с каждым ударом размыкались для горького крика — и Болдх становился всё ближе и ближе к могиле.

Это был неравный бой. В скорости и проворстве с дракусами могли соперничать разве что самые великие воины из людей Линдормина — а Болдх и воином-то себя не считал. Если бы дракесса так не страдала, она прикончила бы его с одного удара. Сгустившаяся из-за утраты ненависть отравила Долен, выпустив наружу жестокость, которую приписывали ее расе. Дракесса игралась со своей жертвой, как кошка играется с мышью. Она полосовала Болдха дуэльным кинжалом, направляя каждый удар с безупречной точностью, чтобы причинить как можно больше боли и как можно меньше повреждений. Одновременно при помощи мизерикорда, который дракесса держала над головой, она насылала волны кошмарных видений, захлестывавшие сознание Болдха.