Дьюранд повернулся к спутнице — и увидел, что взор ее мечется из стороны в сторону.

— Дорвен!

Не время сейчас думать об этом!

— Все воют и стонут. Столько отчаяния. Дьюранд, я даже думать не могу. Безнадежность — до самого потолка. До неба! Слишком много. Я ничего не вижу.

Она упала бы, не подхвати Дьюранд ее за плечи.

В тот самый миг, как она начала падать, из смрадного закоулка в глубине бокового придела раздался обрывок смеха. Дьюранду казалось, будто он попал в западню — остался совсем один, брошен — без малейшего предупреждения.

Дорвен, судя по всему, уже не осознавала реальности в царящем вокруг аду. Под ногами Дьюранда струилась зловонная грязь. Вились птицы.

— Я чувствую их всех — каждое украденное дыхание. Их сны. Дьяволы!

Дьюранд зажал ей рот рукой. Что бы ни открывало сейчас Дорвен почерпнутое у мудрых женщин умение видеть то, что скрыто от глаз большинства, его, Дьюранда, она в упор не видела.

— За все блага мира я бы не потащил тебя дальше, но не могу же я бросить тебя здесь, — сказал он и потянул Дорвен вдоль прохода. Босой, полуодетый, он мчался мимо чудовищных примет осквернения: вымазанных нечистотами древних святынь, подвешенных за ноги или обезглавленный изображений Небесных Сил. Но вот впереди мелькнула скрюченная фигурка их врага — Грач завернул за колонну и скрылся где-то внизу.

Таща за руку Дорвен, Дьюранд бросился бежать: нельзя терять чернеца из виду! За колонной он обнаружил витую лестницу, что уводила в глубину подземелий под храмом. Он не сомневался, что непременно найдет Морина с этими дьяволами, что Грачи шли именно туда, именно к нему. Хотя зловонный воздух тут, внизу, был еще гуще — так и плавал перед глазами смрадным облаком, стоял, как вода в затхлом пруду, — Дьюранд заставил себя пригнуться и нырнуть в подземелье.

Птицы, вившиеся под сводами святилища, тоже летели вниз, в склеп, что тянулся все вдаль и вдаль, напоминая угрюмый лес. И кругом, до самого горизонта, высились груды какой-то отвратительно блестящей слизи. Птицы лихорадочно садились на эти груды.

— Что они натворили? Что это? — залепетала Дорвен.

— Тс-с-с! — Оборвал ее Дьюранд. — Я тут, с тобой.

И поднял тонкий клинок, держа его меж собой и царящим вокруг безумием.

В каждой нише в стене, на каждом саркофаге стояли маслянистые свечи. Голые ноги Дьюранда скользили в слизи, а в какой-то момент, задев рукой держащей меч обо что-то большое и круглое среди грязи, он обнаружил, что на него таращится ухмыляющийся череп. Кто-то залепил глазницы черепа красной глиной, а на костях были вырезаны вереницы каких-то гнусных символов.