— Это не так, — сказал я, чувствуя, как нарастает во мне ощущение божественной силы.

— Это так лишь отчасти, — ответил де Керадель. — Неправда то, что жизнь — это случайность. То, что мы зовем случайностью, является лишь проявлением неизвестных нам законов. Жизнь происходит из жизни. Не обязательно от жизни в нашем понимании, но от чего-то, чья сущность являлась — и является — жизнью. Правда то, что боль, страдания, скорбь и ненависть являются основой человечности. Правда, что наша раса была взращена голодом, болезнями и войной. Но также правда и то, что существуют мир, счастье, сострадание, чувство прекрасного, мудрость… Хотя возможно, что мир, счастье, сострадание, красота, мудрость — это лишь отражение чего-то иного, как в водной глади лесного пруда отражаются цветы на берегу. Но все эти вещи существуют… Мир, красота, счастье и мудрость. Существуют. А значит… — Де Керадель все еще закрывал глаза руками, но я чувствовал его взгляд на себе, будто он пытался заглянуть мне в душу. — То, что вдохнуло жизнь в первичный бульон, должно содержать все это в себе. Потому что создание не может обладать тем, чем не обладает создатель.

Конечно, я знал это. Зачем тратить силы, убеждая меня в таких банальностях?

— Это самоочевидно, — сказал я.

— И также должно быть самоочевидно, — продолжал де Керадель, — что, поскольку у этой сущности, создавшей нас, есть и темная, зловещая, жестокая сторона, наш путь к ней, наш единственный путь к ее иной стороне должен проходить сквозь боль, страдания, жестокость и зло. — Он прервался, а затем продолжил с напором: — Разве не об этом говорит любая религия? Человек может приблизиться к Создателю лишь посредством страданий и скорби. Жертвоприношения… Распятия!

— Это правда, — ответил я. — Крещение кровью. Очищение в боли. Перерождение в скорби.

— Струны, которых мы должны коснуться, прежде чем возникнет совершенная гармония, — прошептала мадемуазель.

Мне показалось, что в ее голосе прозвучала насмешка. Я обернулся. Дахут не открыла глаз, но уголки ее губ были приподняты в усмешке.

— Жертвы готовы, — сказал де Керадель.

— Так давайте же жертвовать! — откликнулся я.

Де Керадель отнял руки от лица. Зрачки его светились, и казалось, что его лицо, кроме пылающих глаз, скрывает тень. Мадемуазель подняла взгляд, и я увидел ее глаза — два озера фиолетового пламени.

Это не показалось мне странным — тогда.

С задней стороны буфета было зеркало. Я взглянул туда и увидел, что мои глаза тоже горели — в них полыхал дикий огонь золотистого цвета, и мое собственное лицо, казалось, утопало в тени.