Он капнул немного льняного масла в деревянную откидывающуюся пасть крокодила, сделав при этом несколько смешных движений, которые выдали в нем ловкого кукловода, потом отложил куклу в сторону и продолжил свое утомительное движение вперед. Кородиак напомнил мне попугая с роскошным оперением, сидящего в золотой клетке, что постоянно прыгает от одного края своей жерди до другого и вечно что-то тараторит, потому что ему нечего больше делать. Следовало ли мне его опасаться или сочувствовать? Я все еще этого не знал. Он ухватился за одну из веревок с узлами и целеустремленно направился в мою сторону вдоль верстаков и шкафов с выдвижными ящиками. Я вынул свой блокнот, чтобы произвести впечатление профессионального отношения к делу, но потом мне пришло в голову, что он все равно ничего не видит.
– Может быть, мы начнем просто сначала, – предложил я тоном чванливого журналиста. – Как вы пришли в пуппетизм? Как попали в Книгород?
Кородиак разложил на столах несколько инструментов, проползая мимо них, смахнул на пол строгальную стружку и положил на стопку бумаг свинцовую гирю. Казалось, его не знающие покоя руки живут собственной жизнью. Они постоянно ищут какое-то занятие и привлекают мое внимание. Это было совершенно правильно, потому что благодаря этому я не смотрел в его мертвые глазницы.
– Ну, – начал он, – я не знаю, насколько хорошо информированы вы об истории Книгорода и соответственно о семейном древе рода Смейков.
– О последнем я знаю только, э-э-э… очень мало, – солгал я без зазрения совести.
Продолжив свой путь, Кородиак схватил небольшой комок пластилина и своими проворными ручками стал лепить из него небольшую головку, которая чем-то напоминала его собственную.
– Что ж, возможно, вы, тем не менее, слышали о моем коварном племяннике Фистомефеле Смейке, – сказал он. – Паршивая овца в нашей семье. Его имя и его историю знает в Книгороде каждый ребенок.
Он бережно отложил в сторону модель головки.
– Разумеется, – ответил я.
Он назвал Фистомефеля своим