Меня всего скрючило и начало выворачивать наизнанку. Очень мило со стороны реки, что она оказалась рядом со мной, иначе бы вышло неаккуратненько. Ощущал я себя совершенно разбитым. Ноги словно сломали в нескольких местах, а потом наспех склеили скотчем. Во рту стоял вкус травы и старых медных монет.

– О, да ты жив, – проблеял козел скорее не радостно, а разочарованно.

Я с тихим стоном принял сидячее положение. Козел оказался с большими рогами и густой свалявшейся шерстью, в которой запутались веточки, листья и всякая другая фигня.

Вопросы, вопросы, вопросы… Что это за такой искусственнодыхательный говорящий козел? Почему у него из пасти такой странный выхлоп? Неужели и впрямь жрет монетки? Но в первую очередь я спросил о другом:

– Где мои друзья?

– Эльф и девушка? Ой, да они мертвы, – весело проблеял мой рогатый реаниматор.

– Нет! Нет! – Мне стало холодно, пусто и жутко.

Козел указал острием рогов чуть в сторону. Там, на каменном пляже, лежали в застывших позах Хэртстоун и Сэм.

Подобравшись к ним на еще нетвердых ногах, я приложил руки к шеям обоих. Пульс прощупывался. У меня потемнело в глазах, но уже не от горя, а от нахлынувшего облегчения.

– Они живы, – слабым голосом сообщил я козлу.

– Ох, – выдохнул он в ответ. – Несколькими часами больше, несколькими меньше, потом все равно умрут.

– Да что с тобой не так? – раздражал меня его пессимизм.

– Все, – проблеял меланхолично козел. – Веселая жизнь – это одна сплошная…

– Не важно, – мешала мне сконцентрироваться его болтовня. – Просто немножечко помолчи, а?

– Конечно, зачем тебе знать о моих проблемах. Никто не хочет. Если я стану плакать или еще что-нибудь, не обращай внимания.

Продолжая держать пальцы на шеях друзей, я старался влить в их артерии как можно больше тепла.

Сэм отреагировала на мое лечение почти сразу. Веки ее затрепетали, глаза открылись, она вздохнула, повернулась на бок, и ее стало тошнить, что показалось мне добрым знаком. На глазах возвращалась к жизни.

Хэрт, увы, пребывал в состоянии куда худшем. И я ощущал сквозь кончики пальцев, что дело гораздо серьезнее охлаждения и воды, которой он наглотался полные легкие. Где-то в недрах самой его сущности сгустился плотный комок темных эмоций, подавлявший желание жить. Эту беспросветную черноту я мог сравнить только с собственным состоянием в момент гибели мамы. Поэтому вдруг невольно и вспомнил, как руки мои соскользнули с пожарной лестницы, а надо мной взорвались окна нашей квартиры.

Но горе Хэртстона было даже сильнее этого. Не знаю уж, что там он пережил, но шедшая из него чернота готова была меня поглотить. Я усилием воли заставил себя подумать о чем-то счастливом, и перед мысленным моим взором почти наяву возник один из самых радостных дней. Мы с мамой собираем дикую чернику на Хэнкок-Хилл. Воздух столь чист, что нам виден вдали Куинси-Бей, блестящий на горизонте. Я ухватился за эту картину и направил поток тепла в грудь Хэрта.