Я уставилась на громкоговоритель, висевший на стене. Это был её голос, но…

— Как?

Но тут я догадалась.

— Минт Фреш. Стоит отдать должное этому рогатому козлу, заклинания манипуляции он знает как собственные копыта. Может заставить любого говорить то, что он хочет, — усмехнулся первый охранник. — Записал всё на галокассету и вуаля! Мгновенное признание.

Из динамиков вновь зазвучал голос Глори, безэмоциональный и монотонный, как будто все её обычные интонации взяли и смешали в одну кучу:

— Много лет назад моя мать покинула Анклав, потому что осознала, что не может больше сидеть и бездействовать, пока другие пони страдают. Она поверила в Рейнбоу Дэш. И я верю в Рейнбоу Дэш. Меня тошнит от трусости, которую я вижу в ваших глазах, это просто отвратительно. Конечно, некоторые из вас присоединились к Добровольческому Корпусу, но этого недостаточно. И я не собираюсь больше терпеть это ребячество. Лучше я буду служить Рейнбоу Дэш на поле боя, чем работать в такой враждебной ко всему лаборатории. Тандерхед как болезнь, а поверхность — лекарство.

— Минт провозился с ней несколько часов. Наверняка он заставил её верещать как работницу квартала радужных фонарей, — прогоготал первый солдат.

— Заткнись, мать твою. Не зли её, — ответил другой, в страхе посмотрев на меня. — Ты не видел, что эта стерва сделала с адъютантом.

Я закрыла глаза, стараясь не обращать внимания на тираду о Тандерхеде. В этих словах не было ничего такого, что Глори не могла бы сказать, за исключением полного отсутствия в них верности Анклаву и гордости за Тандерхед. Воображение прямо-таки рисовало Рейнбоу Дэш, отчитывающую свой народ за то, что они слишком трусливы, чтобы лететь вниз на помощь.

— И что же она собирается сделать с нами? А? — измывался он.