— Распутай руки мне, — Морриган пошевелилась, стараясь через силу говорить ласково. Она уже поняла, что имеет дело с вурдалаком, чье тело смогло справиться со скверной, но разум, хотя и остался необычайно ясным, все же немало пострадал. — Больно. Портит красоту.

Гномка запрокинула голову и хрипло захохотала. Огромная туша уродливой твари зашевелилась. Впрочем, вурдалак тут же оборвала смех.

— О, нет, — она снова подняла руку и погладила Морриган по мокрой от слизи и испарений щеке. — Это не портит. Они — портят! Они! Да. Они придут и испортят совсем. Руки — не волнуйся. Не важно.

Речь ее делалась как будто более связной. Она в последний раз тронула кожу кривящейся ведьмы и вздохнула.

— Красота. Но ненадолго. Видишь, — гномка обернулась, давая пленнице посмотреть на чудовище, начинавшее ворочаться все больше, — Ларин была… красива. Тоже. Волосы… золотые… маленькая… и смех… «твой смех прекрасный, серебристый, как ручеек в ночи звучит…» Предки… Но они… испортили. Изменили ее. И твою красоту… тоже… испортят. Скоро, совсем скоро. Я, Геспит… снова останусь… одна.

— Сказать ты хочешь, вот это раньше было человеком?

— Гномом, — безумная Геспит, словно по мере разговора вспоминая слова, говорила все складнее и четче. — Все мы — дети Камня. И Ларин. И Геспит. И Бранка…

— Бранка? Бранка та самая, что Совершенная из Орзаммара? Ты из дома ее?

— Да, Бранка. Бранка, моя любовь, — гномка-вурдалак снова тяжело вздохнула. — Жена без мужа, подруга без друзей, Совершенная без истинных ценителей, любовница без любви. Она всех использовала. И свой дом. И Огрена. Даже… даже меня. Смешно, — словно очнувшись, Геспит горько покачала головой, уже не пытаясь дотронуться до изумленной Морриган. — Здесь повсюду смерть. Но я умираю от чего-то худшего. Ей не была нужна моя любовь, — она дернула лицом, прикрывая ладонью рот. — Камень наказал меня, прекрасная наземница. Столько смерти вокруг. Но я… я умираю от предательства.

— Бранка жива? — Морриган уже удалось справиться со своим голосом. — Где она?

Геспит взглянула на нее из-под грязной ладони, прикрывавшей лицо.

— Я знаю, — она вновь пустила руки, принявшись по очереди массировать каждый из почерневших пальцев. — Знаю, где Бранка. Но хода к ней нет. Она никого не подпустит. И ее не подпустят. Она бесится. Но хода нет. Ни к ней. Ни для нее.

Пленница переступила коленями, сжимая руки в кулаки.

— Сказать не можешь толком, — она с досадой попыталась прокрутить кисти, как перед творением магического действа, но, как видно, руки ее были перетянуты крепко, и разбухли в оскверненном мясе — даже этого сделать ей не удалось. — Тогда отведи к ней меня. Я найду ход.