Женщины, подходя, вынимали из сумок платки и поспешно повязывали их на голову. Мужчины

заходили чинно, без суеты, слегка нахмурившись. Каждый осенял себя крестом. К храму с четырех сторон

вели лестницы, щедро обрамленные фонарями, выполненными в старинном стиле, подобно тем, которые

фонарщики, приставив деревянную лестницу, зажигали от горящего фитиля по вечерам. Как должно быть

красиво здесь в темное время суток!

Поднявшись вверх по лестнице, я задрал голову вверх, чтобы насладиться величием сооружения.

Слева от входа стоял памятник в виде медного креста и стоящими с двух сторон от него людей. С одной

стороны от креста – император, прямой, как струна, с гордо поднятой головой и расправленными плечами.

На руках он держит мальчика лет двенадцати, обнимающего его за шею. Голова царевича покоится на груди

отца, он спит. По правую руку от мужа – императрица. Лицо ее встревожено, она понимает, что детей

сейчас убьют, и лишь одно желание осталось: чтобы младшенький умер во сне, чтобы громкие голоса не

разбудили сынишку. Слева от отца – одна из дочерей. Она уже взрослая, всё понимает и смотрит на солдат,

упрямо сдвинув брови, прижимая ладонь к нательному крестику на груди. С другой стороны креста лицом к

храму стоят три девушки разного возраста. Две из них, сложив три пальца вместе, крестятся. В их глазах

смирение. Губы шепчут молитву. Третья держит за руку ту, что постарше. Вся семья запечатлена в момент

спуска по винтовой лестнице в подвал. Через несколько минут их расстреляют. Мальчика и младшую из

сестер будут хладнокровно добивать штыками. Вероятно, руки палачей дрогнули при наведении стволов

винтовок на самых слабых из своих жертв.

Ноги словно вросли в каменные плиты. Я рассматривал памятник и зябко ежился от мороза по коже.

Великая нация обрела кровавое пятно на своей истории благодаря горстке тиранов, принявших решение о