хотелось. Я раздобыл сухих веток, и мы разожгли небольшой костер. Собаки лежали возле наших ног.

Вдоль берега виллы побогаче окрасились в желтые тона из-за включенных натриевых ламп,

спрятанных среди подстриженного кустарника. Дома поскромнее светились прямоугольниками окон. На

воде мигали буи и красные бортовые огоньки редких суденышек. Организм впал в состояние анабиоза: не

хотелось ни двигаться, ни даже разговаривать. Мы молчали, глядя на огонь.

– У меня есть два старших брата. В детстве мы часто жгли костры, – тихо заговорила Милена. —

Жили в небольшом селе на берегу речки. Летом она мелела и на берегу оставалось много глины —

отличного материала для занятий лепкой. Именно там у меня и открылся талант скульптора. К вечеру вдоль

реки можно было наблюдать целую армию солдат, вылепленных братьями, и вереницу дворцов и принцесс

– результат наших с сестрой усилий. Мы их сушили на солнце, а потом играли, пока фигура не разобьется. У

133

меня тогда была старшая сестра, но она пропала. В семнадцать лет убежала с возлюбленным из дома, и с

тех пор ни о ней, ни о нем нет никаких известий.

Мамы не стало пять лет назад. Она до последнего вздоха ждала, что Мадлен вернется. Мама

заболела прошлой весной. Лихорадка, подобно саранче, поедала ее силы. Мы с Каролиной сделали всё, что

от нас зависело.

Она немного помолчала и, усмехнувшись, продолжила:

– А еще у нас был коммунистический диван. Дед говорил, что у Ленина в Кремле был такой же —

кожаный черный. Дед им очень гордился! – и ее глаза затуманила нежность. – Я была последним