В ушах у девочки звенело, она оглянулась. Серж Куарэ стоял, стиснув кулаки, испачканный землей и травой. «Гори», – прочитала девочка по его губам. И снова: «Гори». И еще раз. И еще.
Гори, гори, гори, гори…
Гори, гори, гори, гори…
Ей стало больно: профессор схватил ее за плечи и подтащил к себе:
Ей стало больно: профессор схватил ее за плечи и подтащил к себе:
– Обещай мне! Обещай, слышишь?!
– Обещай мне! Обещай, слышишь?!
Она не мигая смотрела ему в лицо. Она обещала – что бы от нее ни требовалось, потому что Серж Куарэ плакал.
Она не мигая смотрела ему в лицо. Она обещала – что бы от нее ни требовалось, потому что Серж Куарэ плакал.
– Обещай, что ты вырастешь человеком! Обещай!
– Обещай, что ты вырастешь человеком! Обещай!
И только сейчас до холма докатился крик агонии.
И только сейчас до холма докатился крик агонии.
В нем утонуло все: и трава, и слезы профессора Куарэ, и слабый скрип рации – и тихий шепот первой и последней клятвы Сони Витглиц.
В нем утонуло все: и трава, и слезы профессора Куарэ, и слабый скрип рации – и тихий шепот первой и последней клятвы Сони Витглиц.
* * *
Звонок был настырным и злым, он трепал меня, как забытую на ветру стирку.
Я сидела в том же классе, держала ладонями лоб, а локтями – парту. Парта расплывалась, танцевала. Я прокусила язык, и во рту застыло кислое железо. Виделись тени учеников, слышались тени их голосов: дети выходили из класса, который мы вдвоем разрушили.
Стукнула дверь, гомон перемены стал тише, и я подняла голову.
– Ну и урок, – сказал Анатоль и расцепил пальцы. Посмотрел на них и снова сложил ладони перед лицом. – Какой идиот ввел в программу «Лесного царя»?