– Не ловчи.

Она вздохнула:

– Это не имеет значения.

– Для меня имеет.

Цинния отвернулась.

– Ладно, – сказал Пакстон. – Что ты здесь делаешь?

– Меня наняли.

– Для чего?

– Для выполнения задания.

– Прекрати, пожалуйста, – сказал Пакстон, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. – Говорят, ты убийца.

– Они будут говорить все, что считают нужным, чтобы натравить тебя на меня, – сказала Цинния.

– То есть это неправда?

Она хотела сказать «нет», но заколебалась. Пакстон заметил это, выражение его лица изменилось, и она поняла, что не стоит. Ее нерешительность уже представляла собой ясный ответ.

– Я не могла допустить, чтобы ты оказался в вагоне, – сказала она.

– Но почти допустила.

– Но все же не допустила.

– Почему?

– Потому что… – Она замолчала. Оглядела комнату. Долго смотрела в окно, на людей на другой стороне. – Потому что ты мне дорог. – Она повернулась и посмотрела на Пакстона. – Это правда. Ты мне действительно дорог. Не все, что я тебе говорила, правда, но это – правда.

– Я тебе дорог, – сказал Пакстон, чувствуя слова так, будто в каждом из них заключалось что-то острое. – Я тебе дорог.

– Это правда.