Здесь не привыкли видеть людей в столь непристойном виде; точнее, давно уже отвыкли.
В данный момент мне больше всего хотелось одного: набрать номер телефона. Я давно уже возненавидела всякие номера и численные показатели, но сейчас этот номер был мне просто жизненно необходим — три цифры плюс еще три и еще четыре. Бесплатный вайфай в этом месте ловил плохо — всего одна полоска из четырех, поэтому я решила отъехать на несколько кварталов и, припарковав «Акуру», простояла там ровно столько, чтобы отыскать на сайте газеты «Вашингтон пост» страницу с рекомендациями по отправке конфиденциальной информации. Затем я загрузила рекомендуемое приложение и отправила через него безнадежное письмо, адресованное Боните Гамильтон или Джей Джексон. После чего быстренько вырубила вайфай на компьютере Малколма, чтобы он не успел меня выследить, и вернулась на Кей-стрит.
И снова стала ждать, свернувшись на заднем сиденье и закутавшись, как в саван, в старый грязный плед, который обычно расстилали в багажнике, чтобы защитить его после пикников от случайно занесенной травы и земли.
Я то ли задремала, то ли мечтала, то ли погрузилась в некое беспамятство, но передо мной возникали то Фредди — девочкой, девушкой, женщиной, — то девушки в синих юбках и белых блузках, не понимающие, что именно им нужно ненавидеть и почему, то буквы «Q» с длинными извивающимися хвостами, больше похожими на щупальца, которыми они увлекали за собой все новые и новые жертвы. Мне виделось то настоящее, то будущее, то прошлое; какие-то смешанные символы любви и ненависти, мира и войны. Сквозь эти сны или видения я чувствовала, как боль в моем теле постепенно утихает, и наслаждалась этой передышкой. Я вообще воспринимала себя как некий неподвижный объект в состоянии относительного покоя.
Не знаю, как долго это продолжалось. Не знаю, спала ли я или же просто мечтала о сне, когда вдруг кто-то сердито, как мне показалось, постучал кулаком по стеклу у меня над головой, потом еще раз и еще, и я испуганно съежилась, тщетно пытаясь стать меньше, незаметней. Стать невидимой.
А потом до меня донесся чей-то голос, невнятный и звучавший как бы сквозь стену. Меня один раз окликнули по имени, потом медленно, почти по слогам, сказали:
— Я — Бонита Гамильтон. Вы мне писали…
Но мое материнское «я» не дало мне окончательно туда погрузиться. С огромным трудом ему все же удалось вытянуть меня на поверхность и заставить мои пальцы немного развернуть опутавший меня «саван». Когда я открыла глаза, то увидела чье-то лицо, прижатое к окну автомобиля и с обеих сторон прикрытое руками от солнца.