— События принимают тревожный оборот, — сказал Вревский. — Сегодня немецкие танки были уже замечены в пригородах Варшавы. Правда, сопротивление поляков усиливается — похоже, они опомнились. Не знаю, успеют ли они.

— А мы?

— Я не знаю. Я ничего не знаю.

— «Иван» уехал, — сказал Матя.

— Знаю, — сказал Вревский. — Он живет сейчас в Монине, под Москвой, там есть аэродром дальней авиации.

— Но зачем? Какую роль ему отводят?

— Меня не спрашивали.

В том сумасшедшем мире Матя и Вревский доверяли друг другу более, чем иным. Но это не означало откровенности.

— Какие еще новости в Москве? Что означал вчерашний некролог о смерти наркома водного транспорта?

— Маленький нарком в самом деле умер. Никто ему не помогал умереть. Кроме вас, Шавло.

— Лучевая болезнь? — спросил Матя.

— Я не знаю, как это называется, но медики утверждают, что он получил очень большие дозы облучения, родственного рентгеновскому. Говорят, от этого умерла Мария Кюри, да?

— Она подвергалась многократному облучению в течение нескольких лет.

— Что в лоб, что по лбу, — сказал Вревский и добавил задумчиво, как бы для самого себя: — Когда это кончится, нам придется закапывать твой полигон, а то трава там не будет расти.

— Это не мой полигон, — сказал Матя.

— Не надо, товарищ академик и орденоносец. Без твоей смелой инициативы Алмазов никогда бы не пробил этот проект.

— Так сложились обстоятельства. А вы бы предпочли, чтобы бомбу сделал Гитлер?

— Ему это не по зубам.

— Американцам это по зубам.

— И пускай делают. Мне они нравятся, — вдруг сказал Вревский, чем вверг Матю в изумление.