— Не подходите больше к домам. Скоро начнется, — сказал я солдатам, прекращая съемку. Они не поняли, шофер перевел им, и солдаты засмеялись.

— Хорошо, хорошо, — сказал один из них, и они пошли дальше, поглядывая по сторонам, видно, полагая, что приказ командования охранять пустой город вздорен. Но от этого не перестает быть приказом. Один из них все еще нес кошку.

Мы выехали на центральную площадь. Здесь меня ждало еще одно удивительное зрелише: посреди плошади, чувствуя себя неуютно, но тем не менее не намереваясь сдаваться, стояли два подростка с большим плакатом «Да здравствует свобода от любого насилия!». Им было страшновато, и потому я сказал им лезть в машину.

— Нет! — закричал мне тот, кто помоложе, совсем мальчишка, обрадовавшись появлению хоть какой-нибудь аудитории. — Мы умрем за свободу от законов!

Я подумал, что им ничего не грозит посреди площади. И не стал больше настаивать.

Я снял площадь, и дворец губернатора, и подростков. В панораму попала церквушка. Когда она была в объективе, я услышал звон колокола. Какой-то сумасшедший сидел на колокольне — вот кто наверняка погибнет. Поднялся ветер', тучи опустились к крышам.

— Давай к церкви, — сказал я шоферу. Он понял.

Мы подъехали к открытым дверям. Я вбежал внутрь и замер. Посреди церкви между двумя рядами скамеек стоял открытый гроб. В гробу лежал старик-миссионер, я его видел раньше. Все убежали и забыли о нем. Я подумал сначала, что надо бы вынести гроб, но время было слишком дорого, чтобы тратить его на мертвых. Оно нужнее живым. Наверно, этот старый священник не имел здесь ни друзей, ни учеников, он был чужим этому народу и остался один, когда люди ушли. Я обогнул гроб и заглянул наверх, на колокольню, куда вела по стене винтовая лестница. Но там было пусто. Оказалось, что колокол отвязан и его раскачивает ветер. Я потерял еще фи минуты, снимая панораму города сверху. Это мне следовало сделать раньше, но все было недосуг. Я заставлял руки вести камеру медленно и уговаривал себя, что время еще есть, и в то же время критик, живущий во мне и следящий за каждым моим шагом, нещадно клял меня за легкомыслие. Наука обойдется без этой панорамы, а вот быть погребенным под развалинами церкви — неразумно.

Кончив снимать, я сбежал вниз и только хотел уйти из церкви, как заметил за гробом нечто черное. За постаментом, на котором стоял гроб, сжавшись в комок, пряталась женщина. Я попытался поднять ее. Женщина повисла у меня на руке, бормоча по-лигонски.

— Идемте отсюда, — говорил я ей как можно спокойнее. — Сейчас здесь нельзя оставаться…