38

38

Лайла Кайл. Ее зовут Лайла Кайл.

Конечно же, она знала, что этому лицу в зеркале дали и другие имена. Королева Безумия. Ее Полоумное Величество. Ее Королевское Свихнувшееся Высочество. О да, Лайла все их слышала. Достаточно проснуться раньше, чем надо, чтобы услышать, как этими именами называют Лайлу Кайл. Слово не обух, всегда говорила она (так ее отец говорил), слово не обух, но эти слова, этот шепот, все это ее обижало, правда. Люди всегда шепчутся! Будто они взрослые, а она – ребенок, будто она бомба, которая может взорваться в любую секунду. Как странно! Странно и неуважительно весьма, поскольку, во-первых, она не безумна, на этот счет они стопроцентно ошибаются, а во-вторых, даже если и безумна, если бы она, скажем, раздевалась догола при лунном свете и выла на луну (бедный Роско), какое им до того дело? Насколько она безумна или не безумна? (Хотя, надо признаться, были дни, тяжелые дни, когда ее мысли ей не подчинялись, рассыпаясь, будто горсть опавших по осени листьев, которые пытаешься убрать в мешок.) Это нехорошо. Это за пределами дозволенного. Обсуждать человека за глаза, распространять такие мерзкие инсинуации – это совершенно за пределами достойного поведения. Что она сделала, чтобы заслужить подобное обращение? Она сдерживалась, она никогда ни о чем не просила, она была тихой, как мышка, ее совершенно устраивало сидеть в комнате наедине со своими любимыми вещами – бутылочками, гребнями, щетками для волос, за туалетным столиком, тем самым, у которого она сейчас сидит – похоже, уже достаточно долго сидит, – расчесывая волосы.

Ее волосы. Она снова переключила внимание на лицо в зеркале, и ее пронизало приятное тепло от узнавания. Это зрелище, казалось, всегда было для нее неожиданностью – румяная кожа без пор, влажный блеск глаз, пухлые щеки, изящные и пропорциональные черты лица. Она выглядит… потрясающе! И самое потрясающее – ее волосы. Какие роскошные, какие приятные на ощупь, чудесного мелассового цвета. Нет, не мелассового – шоколадного. Цвета превосходного темного шоколада, сделанного в каком-нибудь чудесном, особенном месте. В Швейцарии или какой-нибудь другой из этих стран. Как те шоколадки, которые всегда были у отца в столе. Если она вела себя хорошо, очень хорошо, а иногда и просто так, безо всякой причины, просто потому, что он любил ее и хотел, чтобы она это ощутила, он звал ее в запретное святилище своего кабинета, пахнущее мужским духом, туда, где он писал свои важные документы, читал свои непостижимые книги, занимался своими загадочными отцовскими делами. И награждал ее знаком своей любви. «Только одну», – говорил он, подчеркивая этим особенность каждого такого случая и подразумевая, что в будущем такое тоже может случиться. Золотистая коробочка с крышкой, момент ожидания. Ее маленькая ручка, замершая над сокровищницей, будто ныряльщик на краю бассейна, выбирающий идеальный угол входа в воду. Шоколадные, ореховые, с вишневым сиропом (единственные, которые ей не нравились, она их потом тайком выплевывала в бумажный платок). Но ей больше всего нравились без начинки, из чистого шоколада. Их она просто обожала. Сокровище тающей молочной сладости, и она всякий раз пыталась угадать, найти его среди остальных. Этот? Или вот этот?