А вот долги достались им. Даже сложив свои сбережения и сбережения Кейт, Сара и Холлис смогли бы набрать меньше половины. Через три дня после похорон Холлис отнес деньги в дом в Эйчтауне, который по привычке продолжали называть Домом Кузена, хотя сам Кузен умер много лет назад. Холлис надеялся, что его репутация и старые знакомства помогут уладить дело. Но вернулся, сокрушенно качая головой. Там уже были другие игроки, и ему не сделали никакой скидки.

– Теперь это наша проблема, – сказал он.

Кейт и ее дочери теперь спали в доме Сары и Холлиса. Кейт будто онемела, она просто приняла свою судьбу, приближение которой она предвидела уже давно, а вот горе ее дочерей было невыносимо видеть. С их детской точки зрения, Билл был им отцом прежде всего. Их любовь к нему не была омрачена пониманием того, что он в своем роде бросил их, избрав в жизни путь, который забрал его у них навсегда. Когда они вырастут, эта детская травма изменится, они будут ощущать не потерю, а брошенность. Сара поклялась сделать всё, что в ее силах, чтобы предотвратить это, но делать было нечего.

Оставалось лишь надеяться, что всё рассосется само собой. Прошло еще два дня, и, вернувшись домой, Сара увидела на кухне Холлиса, сидящего за столом с мрачным видом. Кейт сидела на полу, играя с детьми в карты, но Сара сразу поняла, что это отвлекающий маневр. Случилось нечто серьезное. Холлис показал ей записку, которую им подсунули под дверь. Два слова печатными буквами, будто ребенок писал. «Чудесные девочки».

У Холлиса в сейфе под кроватью был револьвер, и теперь он зарядил его и отдал Саре.

– Если кто-то войдет в дверь, стреляй сразу, – сказал он.

Он не рассказал ей, что собирается делать, но в ту ночь «Дом Кузена» сгорел дотла. Утром Сара и Кейт пошли на почту и отправили письмо, которое придет в округ Мистик много дней спустя после них самих. Едем в гости, написала Кейт Пим. Девочки ждут не дождутся, чтобы с тобой увидеться.

33

Да, я устал. Устал ждать, устал думать, я устал от самого себя.

Моя Алиша. Как ты была добра ко мне. Solamen miseris socios habuisse doloris. «Спутников в горе иметь – утешенье страдальца». Когда я думаю о тебе, Алиша, думаю о том, что мы есть друг для друга, я вспоминаю, как мальчишкой отправился в цирюльню. Прости меня, ведь память – единственная мера всех вещей для меня, и тот случай имел куда большее значение, чем ты могла бы подумать. В маленьком городке, где прошло мое детство, была всего одна цирюльня, и она была чем-то вроде клуба. Я отправился туда днем в субботу в сопровождении отца, в это мужское святилище. Опьяняющие запахи. Кожа, тальк, тоники. Гребни в аквамариновой ванночке для дезинфекции. Шипение и треск старенького радио, станция, на которой шли передачи и музыка для мужчин, разносясь над зелеными полями штата. Я сел в кресло со старой красной потрескавшейся виниловой обивкой, рядом сел отец. Мужчинам покрывали лица пеной, брили бороды и усы. Владельцем заведения был летчик-бомбардировщик, воевавший во Вторую мировую, местная знаменитость. На стене позади кассы висела его фотография в молодости. Под его щелкающими ножницами и жужжащей бритвой каждый мужской череп нашего городка превращался в идеальную имитацию его самого в молодости, в тот самый день, когда он, натянув очки и обмотав шею шарфом, забрался в самолет и поднялся в небеса, чтобы перелететь океан и разнести вдребезги самураев.