Такими вечерами мы еще и веселились, так как подсознательно понимали, что если не хочешь сдаваться, так и не хнычь.

Но скоро нам стало не до песен. Рано зачастили осенние дожди, земля превратилась в жижу, и мы ходили по колено в грязи, негде было обогреться и обсушиться. А что будет зимой со скотом? Мы давно уже должны были строить, но обещанные проекты не пришли, а начинать с времянок нам не хотелось. Времени оставалось в обрез, когда нас охватила еще одна тревога: поднялись грунтовые воды, а главный канал не был еще готов. Неужели все у нас снова заболотится? Мы уже больше ни о чем не думали, а только работали, работали до изнеможения. В конце октября закончили строительство канала и четырех больших курятников, которые мы могли строить без проекта. Наш немногочисленный скот теперь можно было разместить в двух курятниках, два других занять самим. Наконец-то у нас появилась прочная крыша над головой и сухая земля под ногами. Можно отоспаться и обогреться, не беда, что окон еще не было. Правда, не все из нас могли остаться, некоторые вынуждены были искать на зиму убежище у матерей. Кое-кто, впрочем, больше не вернулся.

Такими счастливыми и веселыми, как в день въезда в курятники, мы никогда еще не были. Мы выиграли, мы оказались сильнее трясины! Ах, как важна нам была эта уверенность! На новоселье мы сыграли две свадьбы. В 1950 год мы входили полные надежд».

Запомнился мне этот рассказ. И вот через десять лет я гость в Молодежной деревне.

Другого названия ей и до сего дня еще нет. Да и нет необходимости называть ее по-другому. Если б я не слышала рассказ молодой женщины, я бы никогда не подумала, что здесь, на этой обширной территории площадью около тысячи гектаров, когда-то была пустошь. Из темной огородной листвы выглядывают красные и ярко-желтые стручки перца, грациозно покачиваются над моей головой золотистые початки кукурузы, почти такой же высокой стеной стоит лен, низко стелются возле этого царства огурцы и томаты. А вот приковывают взгляд толстые, почти оранжевые тыквы или высокие скирды золотистой пшеничной соломы на сжатом поле. За серебристо-зелеными рядами тополей ветрозащитной полосы вытянулась белая деревня с современными хозяйственными постройками. А там я узнаю и большой скотный двор с широкими воротами. Он построен в форме креста, точно такой, каким он был задуман. Через открытые двери видна равнина с зеленью лугов и голубизной неба. Несколько сотен красно-пестрых коров лежали, жуя жвачку, в тени деревьев. Недалеко от них нежилась добрая тысяча откормленных уток. Видела я и те самые курятники, которые в первый год служили людям зимовищем. Но жертвы окупились сторицей. Подтверждение этому я нашла и в беседе с председателем кооператива Людовидом Туроном, небольшого роста, светло-русым мужчиной. От него я узнала, что в этом году собрано по тридцати одному центнеру пшеницы с гектара, примерно столько же овса. В первые годы, когда почва была еще довольно кислой, получали вдвое меньше. А все это результат больших усилий всех членов кооператива, и прежде всего коллективного ведения хозяйства. Не помешали ни засушливая весна, ни дождливое лето. Из-за дождей грунтовые воды поднялись очень высоко. Без черпалок и разветвленной системы каналов все бы затопило; в одиночку, как было раньше, никто бы не смог бороться с этим. Разумеется, сказалась коллективная система и в денежной оплате членов кооператива. В 1952 году на трудодень вышло по девять крон, а нынче по тридцать одной, не считая натуральной оплаты.