Спустя тридцать шесть минут с нее по одному сняли все приборы, и ничего не изменилось, но когда она открыла глаза, человек в синем комбинезоне произнес:

– Легко радушное дитя привыкшее дышать, здоровьем, жизнию цветя, как может смерть понять?[9]

А она улыбнулась, явно не чувствуя боли, и ответила:

– Навстречу девочка мне шла: лет восемь было ей; ее головку облегла струя густых кудрей.

После процедуры ее довезли до дома, и от двери она помахала им рукой, а на следующий день получила семьдесят восемь баллов за работу по познавательной деятельности и культуре, что было до смешного высокой оценкой, сияя от счастья, пошла на английский и сидела там, пока лектор не произнес:

– Всё девочка твердила мне: «О нет, нас семь, нас семь!»

В этот момент Мередит повернулась, все так же безмятежно улыбаясь, и изо всех сил врезала углом своего дорогого серого ноутбука по голове сидящему рядом студенту.

Глава 73

Глава 73

«Скорая» – слева, полицейская машина – справа.

Мередит визжала долго, очень долго, пока ее оттаскивали от юноши, которого она пыталась убить. Она визжала, пока ей не вкололи успокоительное, и полулежала в наручниках на сиденье «Скорой», каталка которой была уже занята тем юношей, у кого сквозь раздробленные кости черепа розовым просвечивал мозг. Я стояла в толпе зевак – то молчащих, то плачущих, а больше всего пытающихся снять увиденное на телефон, пока разъяренная профессорша антропологии не рявкнула:

– Если где-то, хоть где-то увижу фотографию этого бедняги, то вышибу вас отсюда! Да так вышибу, что все вы пожалеете, что не родились теннисными мячиками!

Профессорша, с виду лет пятидесяти пяти, была миниатюрной, в очках, и умела придавать своим словам такую значимость, что они тотчас до всех доходили. Она обладала легкими оперной дивы и яростью питбуля, так что пред ее гневом толпа рассеялась, и я в том числе.

Ночью я вернулась в лабораторию, где Мередит проходила процедуры, и не нашла там ничего, кроме пустых комнат, пахнущих отбеливателем.

Я вернулась к дому Агустина Карраццы, и он тоже исчез, уехал второпях: свет выключен, дома никого.

Я заперлась в номере мотеля, обложила подушками двери и стены, а потом снова слушала голос Байрон, врубив его на полную мощь, когда та заявляла:

– От клинка протираются ножны, от страстей разрывается грудь; нужен сердцу покой невозможный…

Хей, Макарена!

На этот раз порыв на рвоту исходил целиком от меня, из того, что я лично испытала, а не из имплантата в моем мозгу.