За закрытыми картонными листами окнами виднелись огоньки. Я несколько раз осмотрела здание по периметру, один раз на мотоцикле, дважды пешком, выискивая камеры и признаки жизни, но огни горели только в восточном крыле, а территорию никто не обходил.

Я перелезла через стену по старой, давно облетевшей смоковнице, обнимая серую кору, пока не опустилась в мягкий густой перегной на другой стороне. Неприятно, когда приходится работать без надлежащей подготовки и инструментов, но и увлекательно. Дыхание рвется из груди, сердце колотится, я считала шаги, считала пульс на шейных сосудах, прижавшись к стене, меня наполняли холод и тьма, и я снова контролировала свое тело.

Признаки жизни в особняке, наблюдаемые в течение полутора часов из темноты сада.

• Мужчина в белой тунике с плотно пригнанной вставкой на груди, как у шеф-повара или фармацевта, недолго сидит на улице, курит сигарету и глядит на небо с несущимися по нему облаками.

• Женщина в сером костюме и розовых кроссовках выходит из особняка, чтобы поговорить по мобильному телефону. Она кого-то успокаивает, утешает, обещает скоро вернуться домой, да, дорогая, знаю, знаю, да. Разговаривает она по-английски, а не по-французски, с эссекским говором, и взгляд у нее острый даже в полумраке.

• Два голоса недолго беседуют на повышенных тонах за закрытым листом картона окном, пререкаются по-французски, нет, неприемлемо, нет, анализы, по твоим словам, неприемлемо, неприемлемо! Третий голос осаживает их, тише, не сейчас и не здесь…

• Уезжает «Скорая», доставившая сюда Луизу Дюнда.

• Женщина в синем одна, и она вздрагивает. Не от холода, не от усталости, от нее исходят какие-то скрытые вибрации. Она поднимает голову, чтобы взглянуть на предрассветные звезды, затем достает телефон, включает его, ее лицо сереет в исходящем от дисплея свете, и она набирает номер в одно касание.

– Привет, – шепчет она по-французски. – Я знаю, что поздно, извини. Я просто хотела… да. Нет, все нормально, все… да. Нет, я знаю. Знаю, что да. Я тоже тебя люблю. Мне просто… захотелось услышать твой голос. Да. Нет, возвращайся к… люблю тебя. Я люблю тебя. Скоро увидимся.

Закончив разговор, она сбрасывает вызов и еще немного сидит, продолжая вздрагивать.

Визг, внезапный и яростный, громкий настолько, чтобы вороны взвились вверх из гнезд, пронзительный настолько, чтобы заглушить нескончаемо льющуюся из городка веселенькую народную музыку. Он из второразрядного фильма ужасов 1950-х годов с его наигранностью, но он реален, полон слюны и крови, рвущихся сквозь кожу жил, выпученных глаз, выгнутых языков. Это визг кого-то, кто, наверное, хочет умереть или убить, или все сразу. Он не прекращается, не унимается, она продолжает визжать, едва умолкая, чтобы набрать воздуху, кто бы мог подумать, что в легких человека заключена такая мощь? (Визг младенца может достигать ста двадцати двух децибел. Сто двадцать децибел – человеческий болевой порог, сто тридцать децибел – звук стреляющего пулемета, сто пятьдесят децибел – рев реактивного самолета, запомните!)