Смотрю вверх, и там вся анатомия танцевального зала, вперед! Слева, на балконе номер один, фотографы с камерами, берущие интервью у избранных красавиц и красавцев из Клуба двухсот шести, сейчас там мужчины, по-моему, игрок в гольф, скрестивший руки так, чтобы можно было получше рассмотреть его часы (спонсорство, ничего броского, и посмотрите, можно узнавать время!)

посередине, на балконе номер два, разминается акробат, наяривает струнный квартет, та-ра-ри, та-ра-ра, джаз, конечно, попозже, когда они танцуют, все из Клуба двухсот шести знают, как это делается

справа, отделенный красным занавесом, пульт управления, я помню его по второму подходу, собрание усилителей и осветительных реостатов, кабелей и электрических розеток, не совсем в духе семнадцатого века проводить в древних каменных стенах трехфазный силовой кабель в шестьдесят три ампера, не стыкуется он с венецианской эстетикой, так что спрячьте его, выключите свет, а я посмотрю, подняв камеру вверх, чтобы скрыть лицо

щелк

и, по-моему, замечаю, как занавес дергается.

Как бы я это провернула, будь я на месте Байрон? Как бы я сюда пробралась?

Я не в первый раз чувствую восхищение ею, запоминающейся и невероятной шпионкой.

Я собираюсь уходить, следуя чутью, своему острому, профессиональному чутью

и замечаю Филипу.

Конечно.

Стоящую в дверях.

Кто-то принимает у нее пальто, она улыбается, и сразу же

это бросается в глаза

у нее в улыбке появляется что-то не то.

Филипа? Мой голос. И не мой. Мой голос – сильный и уверенный. Слабый голос, глас ребенка. Филипа?

Она взглянула на меня с двух маленьких ступенек, ведущих в зал, когда ее обступили могучие и прекрасные, и улыбнулась широкой, белозубой и дружелюбной улыбкой, сказав:

– Прошу прощения, по-моему?..

Она умолкает. Ей кажется, что мы где-то встречались, но, возможно?.. Напомните, как вас зовут…

– Меня зовут Хоуп, – ответила я. – Вы подарили мне браслет…