Разволновавшись, она резко повернулась и отошла, чтобы другие не увидели ее слез.

Они продолжили бродить по прошлому. На смену неолиту пришел халколит со своими орудиями, сработанными из металла: неловкие, плохо сбалансированные – первый доморощенный набросок того, что в далеком будущем будут называть металлургией, и ее последователей: тяжелой промышленности, электроники, космической технологии.

В каком-то смысле мы, автоматы, – дальние потомки этих грубых инструментов, сказала себе Плавтина.

Однако металл использовали не только для создания орудий труда. Появились украшения из меди и кованого золота, украшенные полудрагоценными камнями. Множились геометрические мотивы, свидетельствующие о пристрастии Человека к концептуальной абстракции. И на горизонте забрезжила заря истории, еще далекая, но все более и более осязаемая. Кипр, Крит, Родос, Киклады, Микены, Троя – яркие названия славных мест, существование которых балансировало на туманной грани между реальностью и легендой. И коллекция, по мере того, как они спускались по огромной спирали, все больше концентрировалась на эллинской культуре. Плавтине стало интересно почему. Из-за желания сохранить какой-то след античной эпохи Человечества и вдобавок той цивилизации, которая на короткое время в масштабах столетий поднялась гораздо выше, чем остальные? Плавтина оглянулась через плечо на деймона, который следовал за ними беспечным шагом. Аттик все это делал не из сентиментальности. Он создавал коллекцию с куда более конкретной и практичной целью: наделить своих подопечных культурой, и не просто культурой, а той смесью воинского соперничества и художественного творчества, когда-то существовавшей на узкой полоске земли, сочетающей горы и океанские пляжи, зажатой между Европой и Анатолией.

Теперь перед ними был бронзовый век – сверкающий, принесший с собой погребальные маски, мечи и кирасы и линейную письменность, сложную и непонятную для простых смертных; однако Плавтина помнила, что буквы были греческими. Иногда в ряды мебели вклинивалась скульптура большого размера или выцветшая фреска. Полуголые юноши и девушки с невинными лицами играли, запрыгивая на спину быка. Их раса, их язык давно исчезли с лица земли, но рисунок на камне сохранил их такими, какими они были в сияющей свежести юности.

И снова война. Бронзовая статуэтка изображала воина в кирасе, с выставленным вперед щитом и поднятой рукой, которая держала исчезнувшее ныне копье, в шлеме, украшенном огромным плюмажем. Каменные львы, проржавевший меч, покрытый изящными изображениями людей и животных, несколько шлемов. Каждая деталь говорила о былом великолепии и победах. Но постепенно проявлялась и другая сторона эпохи – более скромная и не такая воинственная. Появилась хрупкая керамика, каким-то чудом пережившая столько веков, – все сильнее изукрашенная, все более тонкая. Красный и черный, черный и красный неслись в завораживающем танце, а образы людей и животных становились все четче. На одной из ваз с удлиненным горлышком силуэты тесной чередой следовали друг за другом по длинной тонкой ленте, обрамленной сверху и снизу множеством квадратов, линий и полос, которые присоединялись друг к другу под прямым углом. Крошечные фигурки представляли собой просто два соединенных треугольника, к которым ремесленник пририсовал руки и ноги. Все фигурки держались за голову, изображая горе. Плакальщицы. А вокруг, контрастируя с этой траурной сценой, – целая толпа животных, стилизованных, но все же без труда узнаваемых: оленей, лебедей и ланей, горных козлов и антилоп. Пышная жизнь природы, неизменный символ возрождения. Искусство, почти концептуальное – и в то же время выразительное.