Она почти ожидала протеста от ребенка или от того, кто обитал в этих стенах. Можно ли вывести про́клятое существо на противостоящий ему свет? Но Эльфанор больше не издала ни звука, а на ее первый крик не ответили. Герта упала на сиденье, левой рукой прижала к себе дочь, а правую протянула к кубку, над которым поднимался парок сдобренного травами вина – желанного дара для усталого и озябшего путника.

Она выпила. И отправила в рот ложку густой похлебки, насытившей тело и успокоившей ум, как и в прошлое ее посещение.

Наевшись, она откинулась на спинку и заговорила, обращаясь к пляшущему пламени стоявших на столе ламп:

– Дарителям пира сердечное спасибо. Открывшим ворота благодарность. Той, кто здесь правит… – Герта запнулась, не найдя подходящих слов. И впервые жестко и беспощадно представила, что она наделала. Внесла в жилище мира и света грех и зло – собственные грех и зло!

По ту сторону стола распахнулась дверь. За ней горел неяркий свет. И комнату наполнил сладкий запах цветущего летнего луга, бессловесный говорок веселого ручья, жужжание деловитых пчел, легчайшее дыхание ветерка в отягощенных цветами ветвях.

Казалось, та, кто обитает здесь, не судит ее, как она сама себя судила. В сердце Герты пробился крошечный росток надежды. Цепляя сапогами широкие штанины, она шагнула вперед – не медля, не противясь, а так, будто шла к цели и знала, зачем идет.

Ее окутали струйки дыма, запах усилился. Герте почудилось, что дым стал осязаемым, обнимал ее тонкими руками. Запах трав кружил голову, она чуть не споткнулась, подходя к ложу. И устало опустилась на него, закрыла глаза.

Свет был золотистым, как спелые осенние яблоки, тяжелым, как тот металл, что так ценят мужчины. Он поднимался столбом от пола или от земли и уходил в такую высь, куда Герта, как ни задирала голову, не могла заглянуть. Она видела теперь, что там нет тверди, хотя ее взгляд и встречал преграду. И это непроницаемое для взора пространство билось в такт биению сердца.

Как ни прекрасна была светящаяся колонна, в ней было что-то устрашающее, почти угрожающее. Герта, не задумываясь, преклонила колени. Ей захотелось протянуть руки к этому свету, взмолиться о прощении, но ее руки, ее ладони были прикованы к лежавшему в них. Она обратила взгляд от света на свою ношу.

Ребенок выглядел человеческим, вполне человеческим, только темным, насквозь темным. И все же в маленькой его груди отозвалась на свет колонны ясная мерцающая золотая искорка.

– Госпожа… – Герта не знала, сказала ли это вслух. Слова здесь шли прямо от сердца, от глубочайших мыслей, от той части пришедшего, что была истиной, и только истиной. – Я согрешила против жизни, которая есть благо. Пусть наказание за это падет на меня, а не на мое дитя. Не должны невинные страдать за виновных.