— Ну и…

— Ну, тут и доперло, что надо…

— Экие ты, однако, словечки гадостные употребляешь. Ну, Склифосовский. короче давай, ишь, размусоливает…

— Ну, пошли мы с ним недалече, где жертву схоронил, а сам все думаю: Как увижу тело, так и скручу бандюгу!

— И что же помешало подвигу?

— Мы к старому трехэтажному дому, там еще с другой стороны раньше химчистка была, стена глухая, окна и двери забыты досками. Под ногами — подозрительный люк, на висячий замок закрытый. Убивец подходит к нему, нагибается, ключ достает и говорит: Сейчас открою и полезем вниз, святой отец. Я тут в подвале живу, там и корешка схоронил. А в подвал я как полезу — толст слишком, если застряну, придется подъемным краном извлекать…

— Это точно, толст ты, батенька, как бочонок с дерьмом. Но, небось, зассало-заойкало? Очко заиграло?

— Да вот те крест…

— Не те, а вам, товарищ старший лейтенант, да и на хрен мне твой крест, мне звездочка нужна — маленькая, маленькая. Вот сюда!

С этими словами Малючков постучал по погонам:

— Усекаешь?

— Так точно!

— Во, молодец. Исправляешься.

— Стараюсь…

— Хорошо. Если из церкви выгонят, к нам в отделение пойдешь служить…

Далее последовала многозначительная пауза и опер добавил, давясь от смеха:

— Дворником…

Григорий не мог себе позволить хлопнуть дверью или перестать общаться с хамским опером или даже обидеться по настоящему. Но не надуться не мог, Малючков же примирительно похлопал его по плечу:

— Да ладно… Это я пошутил. Так пришел злодей к тебе через три дня, как договаривались?

— Нет, ждал его, да напрасно.