— Контролируй ситуацию. Потом роман напишешь. Когда…

Когда выгонят — так хотел сказать шутник, но решил пощадить и без того несчастно выглядящего толстяка.

Первоначальный осмотр выявил, что люк еще недавно запирался неким подобием навесного замка, ибо рядом валялись сломанные дужки.

— Фомкой сбили! — на глаз определил опер и вопросительно осмотрел присутствующих. С ним никто не спорил — фомкой, так фомкой.

Отодвинув крышку и посветив в темноту, Малючков увидел достаточно отвесную лестницу, по которой вся компания, переругиваясь об очередности, спустилась вниз. Естественно, с максимальной осторожностью.

Григорий же, как и было приказано свыше, остался наверху. Сказать, что он чувствовал себя не дискомфортно — ничего не сказать. С чем сравнить — разве что помочился на Кремлевскую стену на глазах всего честного народа. Требовалось отвлечься, поймать какую-нибудь многогранную мысль, рассмотреть ее со всех сторон — глядишь, время пройдет. Эротические фантазии не катили, не такое состояние души, чтобы думать о сиськах-письках. Ну их всех в задницу! Считалки тоже забылись. Так может вера придет на помощь — самое время для проявления ее чудодействия. Здравая мысль, богоугодная. Кстати, а какая сегодняседмица? Среда… Так-так, а о чем рекомендуется вспоминать в среду по библейским канонам, дай-то бог памяти — конечно же о предательстве Иудой Иисуса:

Итак, один из учеников…

Но воспоминания из Библейской старины не надолго отвлекли Григория:

(— что еще за гадостная аналогия?! изыди, изыди!)

Но аналогия только крепла и раскрашивалась красками. Вот уже Григория «пронзали» глаза ни за грош сданного клиента, когда того выведут в наручниках, а в ушах звенели страшные проклятия:

— Продал, Иуда! Продал, паскуда! Так гореть тебе в аду вечно!

Перепонки лопались от этого уничтожающего звона. Чтобы его не слышать, Григорий попробовал было читать Отче наш, но начисто забыл все, кроме первой строчки. Пробовал петь Аве, Мария, но он не католик, и петь не умеет, и не знает текста. Поэтому, ничто заглушало:

— Продал Иуда! Так гореть тебе в аду!

Но черт с ним, с голосом — позвучит, перестанет. В конце концов, из-за тюремной решетки убивец его не достанет. А если он вырвется из облавы и убежит? Тогда может на Дно залечь, а может и в церковь заявится и проткнуть толстый живот тесаком:

— Посмотрим, каких яств ты нажрал на 30 сребреников. Сейчас все выпотрошу наружу — и икорку, и балычок…

Но ведь нет никаких сребреников, нет икорки-балычка. Будь его воля, и за миллион бы не продал, и за миллиард. Это мент-гадина заставил, да чтоб ему год ни с кем трахаться, чтоб его в рядовые разжаловали, чтоб ему…