– Кто выжил, Брус? – прохрипел я.
Он обернулся и посмотрел с удивлением.
– Все, тохимон. Из наших – все, – сказал неуверенно. – Но Крюк умрет.
– Как?! Не дайте ему умереть!
– Его пытаются спасти. Но мне приходилось видеть немало ран. Дротик выпустил ему воздух из легкого и, наверное, зацепил сердце. Стрела прошила почку. Он умрет.
Я нашел его в длинной шеренге стонущих и истекающих кровью людей, около которых крутились блестящие от пота кебирийцы с кипами повязок и долбленками лекарств. Один из них окуривал лежащих дымом, сочащимся из серебряного сосудика, и обметал метелкой из конского волоса. Еще один сидел рядом с ними на корточках с кубком, полным иголок, и втыкал их в головы и другие места. Меня удивило, что раненых так много.
Крюк лежал сбоку, его перевязали очень тщательно, хотя повязки и казались мне странными. Удар серпа был неглубоким, рану сшили нитью из конского волоса и залепили пластырями, но из груди торчал деревянный прут, который я сперва принял за древко стрелы. Но оказалось, это обрезок тростника, заткнутый небольшой пробкой.
– Откупорь… тохимон… – прохрипел Крюк, глядя на меня странно блестящими на мертвенно-бледном лице глазами. – Откупорь… пробку…
Я осторожно вынул пробку и услышал свист воздуха.
– А теперь заткни… Я был бы уже мертв… если бы… не этот… тростник…
Он закашлялся, по подбородку потекла кровь. Судорожно ухватил меня за руку.
– Тохимон… я был… плохим… человеком… Зажги для меня лампу…
– Ты выживешь, сын Бондаря, – сказал я сквозь слезы. – Я запрещаю тебе умирать!
– Тохимон… ты его достал?
– Да, Крюк. Отрубил ему голову. Мы убили всех!
– Это… хорошо…
– Я запрещаю тебе умирать, – крикнул я отчаянно. – Ты принес
–