Влип, сказал кто-то из пилотов.

Отправят домой, предположил номер Трехсотый, и там под суд.

Но домой Двести двадцать третьего не отправили. И под суд не отдали.

Когда все построились, Торопов вышел на середину строя. Летчики стояли в две шеренги, буквой «П».

– Товарищи летчики! – громко выкрикнул Торопов.

Получилось неестественно, голос чуть не сорвался, Торопов закашлялся и замолчал.

Костенко и Сухарев стояли за спиной Торопова, цепочка японских солдат тянулась вдоль строя. Солнце отражалось на штыках. На вышке у пулемета копошились солдаты.

Летчики вполголоса переговаривались, пытаясь угадать, зачем их построили.

Японский офицер стоял перед строем, но к Торопову, Сухареву и Костенко не подошел – демонстративно держал дистанцию.

Он-то как раз точно знал, что сейчас должно было произойти. И как бы он к этому ни относился, но это было дело русских, к нему отношения не имеющее. У офицера был приказ – не вмешиваться. Следить за тем, чтобы никто не попытался бежать, а во все остальное – не вмешиваться.