Вскоре после этих событий было скромно отпраздновано бракосочетание Фрэнсиса Скримджера и мисс Венделер, причем принц Флоризель был на этой свадьбе шафером. Братья Венделеры, дознавшись окольными путями о том, что случилось с алмазом, затеяли большие водолазные работы на Сене, поглазеть на которые собираются толпы зевак. Впрочем, их расчеты оказались ошибочными, и поиски ведутся совсем не там, где следовало бы. Что касается принца Флоризеля, то эта высокая особа, сыграв свою роль в повествовании, исчезает со страниц этой книги.

Но если читатели настаивают, я могу им сообщить, что недавняя революция, разразившаяся в Богемии, свергла его с престола ввиду почти постоянного отсутствия и пренебрежения к государственным делам. Теперь его высочество держит на Руперт-стрит табачную лавку, клиентуру которой составляют почти исключительно эмигранты. Я тоже заглядываю туда покурить и поболтать, и нахожу его все тем же великим и мудрым человеком, каким он был и в дни своего благоденствия. Стоя за прилавком, он сохранил свой величественный вид и выглядит истинным богом-олимпийцем.

Впрочем, сидячий образ жизни мало-помалу начинает сказываться на размерах жилетов принца, но это не мешает ему оставаться самым красивым торговцем табаком в Лондоне.

Странная история доктора Джекила и мистера Хайда

Странная история доктора Джекила и мистера Хайда

История двери

История двери

Мистер Аттерсон, нотариус, казался суровым, его лицо никогда не освещала улыбка; говорил он холодно, кратко, скупясь на слова и нередко подыскивая выражения. Чувств своих Аттерсон не любил выказывать. Он был высокий, худощавый, угрюмый, пыльный человек, но все-таки до известной степени привлекательный. Во время дружеских пирушек, в особенности, когда вино приходилось по вкусу Аттерсону, в его глазах мелькало что-то мягкое, человечное. Но много чаще и сильнее выражалась человечность нотариуса в его поступках и образе жизни. Он был суров к себе: пил джин в одиночестве, чтобы заглушить пристрастие к вину, и хотя любил драматическое искусство, в течение двадцати лет не переступил порога ни одного из театров. Зато Аттерсон был снисходителен к другим и, как нотариус, вообще охотнее помогал падшим, нежели осуждал их.

– Я склонен к каиновой ереси, – говаривал Аттерсон, – и не мешаю моему ближнему отправляться к дьяволу, если он сам того желает.

Ему буквально суждено было оставаться последним добрым советчиком людей окончательно опустившихся. И когда они являлись к нему, он не менял своего отношения к ним.

Такая ровность в обращении ничего не стоила Аттерсону, потому что он был по натуре сдержан и до того добродушен, что даже дружил исключительно с добродушными людьми.