– Неужели? – спросил мистер Аттерсон слегка изменившимся голосом. – А в чем же дело?

– А вот в чем, – начал Энфилд. – Однажды я возвращался домой с окраины; было около трех часов утра. Погода стояла ненастная, было темно, только фонари мерцали во мгле. Я миновал улицу за улицей, все они были освещены, точно в ожидании праздника, и пусты, как церковь. В конце концов я впал в такое состояние, когда начинаешь прислушиваться к малейшему шороху и надеешься встретить полисмена. Подходя к перекрестку, я увидел две человеческие фигуры: невысокий мужчина быстрым шагом шел на восток, а вдоль поперечной улицы опрометью бежала девочка лет восьми или девяти. И вот, сэр, они столкнулись на углу. Тут-то и произошло нечто ужасное: прохожий невозмутимо наступил на упавшую девочку и пошел себе дальше, не обращая внимания на ее стоны.

Рассказ об этом может и не произвести большого впечатления, но видеть это было просто невыносимо. Прохожий показался мне не человеком, а каким-то отвратительным чудовищем, чем-то вроде Джаггернаута[88]. Я закричал, схватил за ворот этого джентльмена и привел его обратно к месту происшествия, где вокруг стонавшего ребенка уже собралась небольшая толпа. Он был совершенно спокоен, не сопротивлялся и только взглянул на меня с такой злобой, что я весь покрылся испариной. Люди, окружившие девочку, оказались ее родственниками, вскоре появился и доктор, за которым бегала бедная малютка. С ребенком ничего опасного не случилось, не считая испуга.

Вы, вероятно, думаете, что этим дело и кончилось? Но я считаю своим долгом упомянуть об одном странном обстоятельстве. С первого взгляда этот джентльмен внушил мне омерзение. Был он противен и родным девочки, что вполне естественно. Но меня поразил доктор. Он походил на обычного аптекаря, наружность его не привлекала никакого внимания; говорил он с сильным шотландским акцентом, и, как по мне, чувствительности в нем было не больше, чем в волынке. Так вот, сэр: доктор не только разделял чувства родственников девочки, но и всякий раз, взглянув на моего пленника, буквально бледнел от желания уничтожить его. Я понимал, что он чувствует, а он понимал все, что творилось в моей душе. К сожалению, об убийстве не могло быть и речи, мы поступили иначе: заявили этому джентльмену, что ославим его на весь Лондон. Мы сказали, что, если у него есть друзья и честное имя, он лишится их после того, как эта история получит огласку.

Говоря все это, мы в то же время старались не подпускать к нему женщин, которые готовы были растерзать его, точно фурии. Я никогда в жизни не видывал столько лиц, полных ненависти; и посреди этой разъяренной толпы стоял странный человек с выражением мрачного, насмешливого спокойствия на лице. Я видел, что он испуган, но он скрывал свои чувства ловко, словно сам сатана.