Я решил, что мое будущее станет искуплением прошлого, и могу без всякого тщеславия утверждать, что это решение принесло кое-какие добрые плоды. Вам известно, как усердно в последние месяцы я старался облегчать страдания и нужду; мною немало было сделано для других, а мои собственные дни текли спокойно, я был почти счастлив. И эта полезная и чистая жизнь нисколько мне не надоедала; наоборот – с каждым днем я все полнее наслаждался ею. Но на мне лежало проклятие раздвоенности, и как только раскаяние слегка остыло, моя низшая природа, которой я так долго предоставлял свободу, снова потребовала воли. Однако я даже не помышлял воскресить Хайда; одна мысль об этом приводила меня в ужас. Я задумал иное – вступить в новую сделку со своей совестью, не покидая личности Джекила. Я просто уступил искушению, как обыкновенный тайный грешник, оставаясь самим собой.

Близится конец моего рассказа. Рано или поздно переполняется даже самый объемистый сосуд, и эта короткая уступка злу окончательно нарушила мое духовное равновесие. Однако я даже не встревожился; мое падение представлялось мне вещью естественной; произошло нечто такое, что казалось мне вполне естественным, точно так же я вел себя еще до того, как совершил свое злополучное открытие.

Стоял светлый, ясный январский день; в тех местах, где корка льда растаяла, было сыро, но над головой не было ни облачка. В Риджент-парке слышалось чириканье воробьев, в воздухе уже слегка пахло весной. Я сидел на скамье, греясь на солнце; животная сторона моей жизни наслаждалась воспоминаниями, духовная как бы оцепенела. Вскоре мне предстояло раскаяние, но каяться я еще не начинал. В сущности, думалось мне, я похож на всех моих ближних. Я даже улыбнулся, сравнив свою деятельную доброжелательность с их ленивой жестокостью и равнодушием. Но как только мне в голову пришла эта тщеславная мысль, по моему телу вдруг пробежала судорога, я ощутил мучительную дурноту и ледяной озноб. Затем это прошло, и я почувствовал слабость, а когда оправился, заметил, что характер моих мыслей меняется, и на смену прежнему настроению приходит дерзкая смелость, презрение к опасности, пренебрежение к долгу. Я взглянул на себя и увидел, что одежда висит мешком на моем съежившемся теле, что моя рука, лежащая на колене, снова стала жилистой и волосатой. Я превратился в Эдварда Хайда. Мгновением раньше я был в полной безопасности, окружен уважением, богат, любим, и дома меня ждал накрытый к обеду стол; а теперь я стал изгоем, затравленным, бездомным, изобличенным убийцей, добычей виселицы.