– Иди сюда, – сказала она, подходя к садовым качелям, стоявшим на крыльце. – Посиди со мной.

Она уже давно не позволяла ему приближаться к себе – он даже подумал было, что ослышался. Она опять поманила его к себе, и он вдруг ясно понял, что ей движет лишь жалость, а не желание близости. Но нет, он не поддастся, не даст своей гордости – тому, что от нее осталось – встать между ними.

Он поднялся по ступенькам, бережно переступив через колокольчики. Она похлопала по сиденью рядом с собой, и он сел – осторожно, зная, насколько ей ненавистно его прикосновение.

– Я слышала, ты послал Чета на гиблое дело.

– У тебя повсюду глаза и уши.

– Зачем ты это с собой делаешь?

– Не покидай меня, Ламия, – сказал он, ненавидя этот свой умоляющий тон, ненавидя себя за то, что уже в который раз нарушает данную себе клятву – никогда больше не играть эту роль, роль влюбленного глупца.

Она посмотрела на него, не как на равного, и уж точно не как на возлюбленного, а как на что-то жалкое и несчастное.

– Мальчик вернется, – сказал Сеной. – Дай ему только время.

– Ты – бессовестное, коварное создание, Сеной. Предать его доверие, использовать Чета в собственных целях.

Сеной покачал головой. Каждый раз он поражался, насколько слепа была Ламия по отношению к собственной природе. Она просто не замечала, какие страдания она несла своим собственным детям.

– У нас снова будет ключ, – сказал он. – И я буду свободен. Только подумай о том, что мы сможем совершить.

Ее вздох прозвучал ударом молота: он ясно говорил о том, что она поставила на нем крест, что она не верит, будто он сможет когда-либо покинуть этот остров, не говоря уж о том, чтобы последовать за ней.

– Сеной, мы оба знаем, что ты хватаешься за соломинку.

– Я хватаюсь за все, что попадается мне под руку.

– Когда ты в последний раз чувствовал ключ?

– Совсем недавно. Всего мгновение, но это был Гэвин, я уверен.